Врата ночи. Татьяна Степанова

еще сущий!

      Алагиров усмехнулся – смуглое лицо его разом просветлело. Поднялся, дружески хлопнул Мещерского по плечу:

      – Айда, Серго, красавцев наших поглядишь. Там и груз, там и все. Что на это скажешь?

      И по тому, как он просто и легко перешел с ним на «ты», Мещерский понял, что какую-то часть негласного экзамена он уже сдал более или менее успешно. Но понял и то, что эти необычные клиенты будут исподволь присматриваться к нему еще очень долго.

      В конюшне царило лихорадочное оживление – иначе описать эту веселую атмосферу Мещерский затруднялся. Конюшня была большой: двадцать восемь лошадей, содержавшихся в аккуратных, отделанных свежеструганным деревом денниках. Пахло сеном, овсом, лошадиным потом, выделанной кожей. На стене у входа висели уздечки, украшенные наборным металлом. Тут же на стеллаже были сложены новенькие седла.

      Хозяйничали конюхи, а над ними был свой начальник – седенький крепыш Иван Данилыч, в прошлом якобы профессиональный жокей, ныне же тренер. «Наш конский папа», как представил его на ухо Мещерскому Скуратов.

      Они в сопровождении Ивана Даниловича шли по проходу вдоль стойл. Пофыркивание, тихое ржание… Мещерский смотрел на лошадей. Почти все они были накрыты синими суконными попонами с аббревиатурой АЮР – «Армия Юга России». Все это – и само здание конюшни, и вычищенные до блеска стойла, и весьма дорогие конно-спортивные аксессуары, и сами ухоженные, сытые лошади – свидетельствовало о том, что у «югоармейцев» имеются средства, и не на один лишь поход на Восток.

      И, словно опять угадав его мысли, Астраханов, а он чувствовал себя тут как рыба в воде, начал с воодушевлением рассказывать Мещерскому, «как все тут у них начиналось». Как строились новые помещения, набирался персонал, как приобретали лошадей – скольких пришлось выхаживать…

      Подвел к одному из денников. Его занимал молодой гнедой жеребчик с белой отметиной на лбу и перебинтованными бабками.

      – Вот этого с Алексеем по бросовой цене купили, выбракован был подчистую, – он потянул коня за узду, поворачивая его голову к Мещерскому. И тот увидел, что конек – кривой на один глаз. – Родовая травма, – вздохнул Астраханов. – Под нож бы пошел. А Лешке сильно приглянулся. Пожалел он его. Одним словом, купили на конеферме, выходили. Жеребенком-то слабеньким был, в чем душа держалась. А вот ничего, выправился. Резвый, шустрый. Пусть себе живет. Ему и одного глаза хватает – солнце видит. А призы брать – другие найдутся.

      В дальний конец конюшни Мещерского не повели.

      – Нет, этих в деле надо смотреть, – решил Скуратов. Он повел Мещерского к боковой двери-воротам, выходившим прямо на поле для выездки.

      Солнце клонилось к горизонту. Наступал вечер. Комары стали еще злее. Мещерский то и дело хлопал себя ладонью по шее и щекам. Они встали у кромки поля, облокотившись на полуразвалившуюся изгородь.

      – Денег соберем к следующему году и здесь все приведем в порядок, – сказал Скуратов и, глядя на садящееся за дальний лес солнце, добавил: – Если живы будем, конечно.

      – Конечно,