Assassin's Creed. Кредо убийцы. Кристи Голден

достал носовой платок и вытер ладони.

      – К такой работе нельзя привыкнуть, – с извиняющейся улыбкой сказал он.

      – Вот уж точно, – согласился Фрэнк. – В каком-то смысле это не так уж плохо.

      Отец Реймонд засунул платок в карман. К ним приближался охранник, который должен был проводить его к заключенному.

      – Передавайте привет Дженис и девочкам. Буду за них молиться.

      «Заключенный камеры триста четыре – не профессиональный художник, – размышлял отец Реймонд. – Но упорный: если за что-то берется, то движется к цели с неистовой целеустремленностью».

      Одна из стен камеры почти до потолка – насколько могла дотянуться рука – была завешана рисунками, сделанными на плотной бумаге кремового цвета. Здесь было все: от фантасмагории до трагического гротеска. Остальные стены были расписаны толстыми фломастерами – черным, синим, зеленым – и производили впечатление полной белиберды безумного граффитиста. Какие-то странные символы, которые вряд ли бы мог расшифровать даже владелец галереи ночных кошмаров.

      Отец Реймонд застал заключенного, мужчину лет тридцати с хвостиком, сидящим на полу. Он что-то рисовал угольным карандашом. Замер на мгновение, затем большим пальцем растер резкие беспорядочные линии в какой-то неясный расплывчатый силуэт.

      Когда дверь в камеру открылась, заключенный поднял голову и узнал в вошедшем священника, затем спокойно сел на койку и посмотрел на него скучающим взглядом.

      Звякнули ключи, за отцом Реймондом закрыли дверь. Он принялся внимательно рассматривать рисунки, вызывавшие тревогу и беспокойство, на лице его не было и тени отвращения, только сострадание. Ему и раньше приходилось в камерах смертников видеть нечто подобное. Он изучал развешанные на стене листы с полной серьезностью: угольные наброски людей с уродливыми головами; бесформенные глыбы, отдаленно напоминавшие человека, которые обнимали или убивали друг друга; черепа, инкрустированные цветами; огромный, как пещера, рот, застывший в крике; рука, размахивающая крестом; фигура, охваченная пламенем; ржущая в ужасе костлявая лошадь.

      Один рисунок надолго приковал внимание священника – примитивное, почти карикатурное изображение палача в черном капюшоне.

      Наконец он повернулся к заключенному.

      Разумеется, у него было имя, у каждого человека есть имя. В момент смерти – так было во все времена – приговоренному важно, чтобы люди это понимали. Отец Реймонд старался всех своих подопечных называть по имени.

      – Ты Каллум Линч, – голос священника звучал мягко и тихо, – а я отец Реймонд.

      Руки Каллума Линча были испачканы углем, светло-русые с рыжинкой волосы коротко острижены, в глубине голубых глаз поблескивали искорки, и священник понял, что спокойствие Каллума Линча лишь внешнее, а внутри кипят страсти.

      – Пришел спасать мою душу? – спросил заключенный немного хриплым от долгого молчания голосом.

      – Что-то в этом роде.

      Отец Реймонд раздумывал, стоит ли начать с того, что ему сказал