И девять ждут тебя карет. Мэри Стюарт

Элоиза. Теперь, когда ты его уже допросила, может быть, передашь его мне?

      Она улыбнулась, подняв тонкие брови:

      – Зачем он тебе нужен, Карло?

      Флоримон положил «Повесть о блистательном принце Гэндзи» на самый краешек хрупкого кофейного столика и шарил большой рукой в одном из неаккуратно оттопыренных карманов. Он широко улыбнулся Филиппу, смотревшему на него с настороженным видом, который мне так не нравился, и я увидела, что лицо мальчика разгладилось в ответ на его улыбку.

      – Когда мы виделись последний раз, парнишка, – сказал Флоримон, – я начал учить тебя единственному времяпрепровождению, достойному разумного человека. А, вот они…

      Говоря это, он выудил из кармана небольшую коробку. В ней были миниатюрные шахматы с белыми и красными фигурками.

      Мадам де Вальми засмеялась.

      – Всепоглощающая страсть. – Ее холодный голос звучал почти снисходительно. – Хорошо, Карло, но через полчаса, не позже, он должен подняться к себе. Берта, наверное, уже ждет.

      Она, как и я, прекрасно знала, что это не так. Хотя разговор велся по-французски, она быстро посмотрела на меня и постаралась сделать безучастное лицо. Интересно: значит, я была не единственной в этом доме, кто старался, чтобы Филипп не встречался со своим дядей.

      Филипп довольно охотно подвинул скамейку к стулу Флоримона, и оба склонились над шахматной доской.

      – Ну-ка посмотрим, – весело сказал Флоримон, – помнишь ли ты хотя бы некоторые правила, мой мальчик. По-моему, в последний раз, когда мы с тобой играли, ты сделал несколько неверных ходов, но в твоей концепции игры есть какая-то варварская оригинальность мысли и свежесть, которая имеет свои преимущества. Твой ход.

      – Я уже сделал ход, пока вы говорили, – сдержанно сказал Филипп.

      – Сделал ход, черт возьми? А, королевская пешка. Классический гамбит, мсье… а я иду вот этой пешкой. Вот так.

      Филипп склонился над доской, нахмурившись, целиком поглощенный шахматами, а над ним возвышался Флоримон, раскинувшийся на стуле, рассыпающий сигарный пепел на лацканы изысканно сшитого пиджака. Он ласково и снисходительно смотрел сверху вниз на Филиппа, ни на минуту не прерывая поток своих довольно бессвязных речей, из которых мальчик, даже если бы он к ним прислушивался, едва понял бы треть.

      Я сидела молча, наблюдая за ними, чувствуя глубокую симпатию к этому немолодому знаменитому парижанину, который, несмотря на постоянную занятость, нашел время для того, чтобы навестить мальчика, показать ему, что он не совсем одинок. Послушав его, можно было подумать, что главным занятием для него в прошлом было ждать, когда он еще раз сможет сыграть с Филиппом в шахматы.

      Вдруг я заметила, что мадам де Вальми больше не вышивает. Ее руки праздно покоились на сложенном холсте, лежавшем на коленях. Я подумала, что мадам заинтересовалась игрой, но потом заметила, что она не глядит на доску. Ее глаза не отрывались от склоненной над шахматными фигурами головы мальчика. Должно быть,