Война – святее нету слова. Александр Теренин

Теренин назвал эту книгу, на первый взгляд, вроде бы немного даже странно: «Война – святее нету слова». Война – жестокая, проклятая, ненавистная, – и вдруг… Одно упоминание о кровопролитном времени будоражит память, вздымает со дна души невероятную горечь и боль. «О война, что ты сделала, подлая» (Булат Окуджава). «Будь проклят, сорок первый год и вмерзшая в снега пехота» (Семен Гудзенко). «Война – жесточе нету слова» (Александр Твардовский) и т. д. и т. п.

      Но заметим, описанные А. Терениным встречи с участниками войны, их рассказы о ней, состоялись спустя немалое время после происшедших событий. Безусловно, ценность личного воспоминания, знаменательность его в этом случае только возрастает. Но и, как мы убеждаемся сейчас, в наше непростое время – нет в обществе, раздираемом всевозможными противоречиями, большего объединяющего начала, чем память о Великой Отечественной войне, память о невероятных утратах и величайшем духовном взлете народа, когда он, народ, по определению Верховного Главнокомандующего, продемонстрировал свои лучшие качества: ясный ум, стойкий характер и терпение.

      «Война – святее нету слова» – это выражение принадлежит, как известно, легендарному поэту, создателю легендарной книги про бойца – Александру Твардовскому. А полностью определение, данное им всечеловеческой трагедии, (напомню) звучит так:

      Война – жесточе нету слова.

      Война – печальней нету слова.

      Война – святее нету слова

      В тоске и славе этих лет.

      И на устах у нас иного

      Еще не может быть и нет.

      Встреча в пути

      Плавно набирая скорость, фирменный поезд «Белоруссия» отошел от перрона. За окнами замелькали ярко освещенные праздничной иллюминацией улицы и проспекты ноябрьской Москвы. Юбилей уходил в историю.

      В купе нас было трое. Справа от меня сидел офицер-десантник. Переодевшись в спортивный костюм, он показался совсем молодым, по крайней мере, моложе тех лет, в которые офицер получает звание капитана. И только глаза, спокойствие и какая-то внутренняя сдержанность говорили о том, что у этого молодого офицера уже достаточно опыта. Напротив меня сидел пожилой, полноватый, с пышной шевелюрой красивых седоватых волос мужчина. На вид ему было около семидесяти.

      Я не люблю молчание и, чтобы прервать его, задал седовласому попутчику первый, пришедший на ум вопрос:

      – Как вам праздничная Москва?

      – Красивая Москва, очень красивая. Я лет пятнадцать здесь уже не бывал и многое не узнал. А вы москвич?

      – Почти, – ответил я, помешивая чай.

      – А я вот с Витебщины. Пригласили в Москву на торжества. Вот съездил, посмотрел парад, демонстрацию. Будет что колхозникам рассказать. Я у себя колхозом руковожу.

      – И, видимо, неплохо руководите – вон сколько наград получили, – кивнул я в сторону серого двубортного пиджака с орденскими планками, висевшего на крючке.

      – Там и военные есть.

      – Я заметил это, – ответил я, прихлебывая чай. – Там, по-моему, кроме орденов Отечественной войны и Красной Звезды, есть и медаль «Партизану Отечественной войны», если не ошибаюсь.

      – Есть такая, – смутился мой попутчик.

      Отхлебнув чая, он помолчал немного, потом продолжал:

      – В молодости довелось мне в отряде Машерова воевать.

      – Неужели? – мы с молодым офицером переглянулись.

      – А вы, случайно, не военный? – вдруг задал он вопрос мне. – Только военные хорошо в колодочках разбираются. Если не секрет, к какому роду войск относитесь?

      – К авиации, – ответил я, улыбнувшись.

      – К авиации – это хорошо. Я с войны перед летчиками преклоняюсь. Дважды они меня от смерти спасали. А такое не забывается.

      – Это интересно. Простите, а как вас величать?

      – Петр Казимирович, – представился мой попутчик. – А вас?

      Я назвался. Представился коротко и сосед справа: «Володя».

      – Петр Казимирович! Расскажите, пожалуйста, о том, как вас авиация выручала? – попросил я. – Мне интересно.

      Мой попутчик задумался, видимо, вспоминая далекие военные годы, затем, откашлявшись и сделав несколько глотков чая, начал свой рассказ.

      – В сорок втором году в Белоруссии фрицы решили полностью разгромить партизанское движение и начали против нас массированное наступление. Нашему отряду, а командиром у нас был Петр Миронович Машеров, вместе с другими партизанскими отрядами пришлось уходить в Калининские места. И все же нас окружили. Ну ладно, если бы мы были одни, а то ведь вместе с отрядами от фашистов уходили тысячи наших семей, с детьми. Страх смотреть было на их мытарства. Кончались патроны, продовольствие, и нам становилось все труднее сдерживать фашистов. Каждый день гибли люди, дети. Сердце кровью исходило. Наконец, наступил день, когда в нашем отряде на каждого партизана осталось по одной гранате и по четыре патрона, в том числе и на охотничьи ружья. Машеров вместе