Крепость сомнения. Антон Уткин

часам ночи и к ужасу Елены Николаевны уже подпоили Кульмана, напились сами, несли несусветицу и до утра шатались по прибрежным барам. Елена Николаевна помалкивала, терпеливо слушала перечни незнакомых фамилий, честно пробовала таманские вина, с недоуменным ужасом провожала счета, которые даже по южной послекризисной дешевизне совестно было назвать невзыскательными. Время от времени Тимофей читал зачарованную нежность во взглядах, устремленных ею на Кульмана. Тимофей смотрел на ее острые загорелые плечи и опять, как и той последней ночью в Ласпи, испытывал досаду на пустоту, которая обступала его звуками южной ночи, словами шлягера, невнятным говором людей, которая шла и шла туманным дыханием с темного провала моря. Кульман тоже иногда поглядывал на море, но, в отличие от Тимофея, рассеянно; было заметно, что он всецело занят воспоминаниями, и впечатления, не имевшие отношения к разговору, проносились через его сознание не задерживаясь.

      – Да, – почти вскричал он, словно человек, испугавшийся, что забыл что-то очень важное, – как там Галкин? Это же он пишет в газете? – И он назвал газету.

      – Он, – подтвердил Илья. – А еще занимается репетиторством. Очень интересно наблюдать, как приезжают придурки в шикарных машинах, а Галкин и прочая вдалбливают им в бошки, что капитал – зло, и рассказывают про третий съезд РСДРП.

      – А что, – наивно спросил Кульман, – по старым учебникам учатся?

      – И по старым учебникам, и по старым программам.

      В остальном Кульман оказался отлично осведомлен о том, что творилось с бывшими сокурсниками.

      – Правда, что наш Лиденс депутат? – спросил он. – От «Единства» вроде.

      Илья отлично помнил Лиденса – маленького, юркого человечка, с которым, когда ехал в университет к первой паре, постоянно сталкивался в троллейбусе, и помнил, как Лиденс, расталкивая пенсионеров, бросался на свободное место и тут же наглухо утыкался в книжку, отрешаясь от забот и смешных правил мира сего.

      – А мы после этого удивляемся, почему жизнь такая, – рассмеялся Кульман. – Любая реформа, во всяком уж случае в нашем столетии, ставила целью улучшение жизни образованного класса. А у нас что получилось? Все наоборот. На купчишек ставку сделали, – сказал Кульман.

      – Ну отчего же, – возразил Тимофей. – Они образовывались. Те, по крайней мере, которые наши приятели.

      Стали вспоминать, кто, где и чем прославился, и опять вспомнилась история с собакой и мировоззрением. Кульман посмотрел на Тимофея:

      – Помню, ты тогда выступил на стороне разума. Лиденса расстроил.

      – Я всегда на его стороне, – скромно сказал Тимофей. – Кстати, ты не помнишь его, этого… ну, из-за которого сыр-бор вышел? Он еще женился на девчонке с филфака? Что с ним стало?

      – Я его мало знал. – Кульман покачал головой. – Можно сказать, совсем не знал.

      Ему рассказали об Але, но Алю он никак не мог вспомнить.

      – Она же с другого факультета, – как-то удивленно проговорил он.

      – Обычная история, –