Царь Давид. Петр Люкимсон

чтобы он сумасбродствовал передо мною?! Разве может этот входить в мой дом? И ушел Давид оттуда…»(См. 1, 21:11-16; 22:1).

      Устное предание, разумеется, наполняет этот рассказ множеством новых деталей. Давида, повествует мидраш, первыми опознали на рынке Гефа братья Голиафа, служившие телохранителями у царя Анхуса. Не решившись на самоуправство, они поспешили к царю, чтобы сообщить ему о том, что за гость к ним пожаловал и получить разрешение расправиться с Давидом.

      Но Анхус, продолжает мидраш, был человеком благородным. Да, врагом, врагом жестоким и непримиримым, но со своими понятиями о чести и порядочности, а потому заслуживающим уважения. Первым делом он поинтересовался у братьев Голиафа, вооружен ли Давид, и, получив отрицательный ответ, заявил, что в таком случае считает его убийство бесчестным.

      – Но ведь это Давид! – напомнили царю его телохранители. – Тот самый Давид, который убил нашего брата Голиафа! Тот самый Давид, который убил и множество других филистимлян. Разве царю не рассказывали, что пели о нем еврейки на улицах своих городов?! Разве царь забыл его дерзкие набеги?!

      – Но ведь он убил вашего брата в честном бою, после того, как Голиаф сам вызвал кого-либо из евреев на поединок. И других наших воинов он тоже убивал в честном бою. Как же мы можем сейчас казнить его безоружного?! – возразил на это Анхус.

      – Если уж придерживаться такой логики, – последовал возмущенный ответ, – то давайте уж выполним и все, что обещал Голиаф победителю, и пойдем в рабы к евреям!

      Наконец, после долгого спора приближенным удалось убедить Анхуса, что Давида в любом случае следует арестовать – хотя бы потому, что зять Саула и один из столпов его армии, вероятнее всего, прибыл в Геф в качестве лазутчика, чтобы лично осмотреть город и затем разработать план его захвата.

      Очевидно, этот довод и в самом деле показался Анхусу убедительным, и он отдал приказ арестовать Давида и привести к нему во дворец. Давид же, поняв, что он опознан, решил разыграть из себя сумасшедшего, а точнее того, кого в свое время обозначали русским словом «юродивый».

      Увидев приближающихся к нему стражников, Давид начал передвигаться смешной, прыгающей походкой, разорвал на себе одежду и стал, пуская слюну по бороде, выкрикивать, что он – самый богатый человек в мире, что царь Анхус должен ему лично тысячу шекелей серебра, а его жена и дочь – пятьсот шекелей серебра. Когда же Давид в сопровождении стражников приблизился к воротам царского дворца, он неожиданно вырвался из их рук и, схватив лежавший на земле уголек, стал писать на воротах: «Царь должен мне 1000 шекелей серебра, а его жена и дочь – 500 шекелей серебра…»

      Эти же слова он, все так же пуская по бороде слюну, повторил стоя перед его троном. Анхус, говорит далее мидраш, не мог нарушить древний, принятый у всех народов закон, согласно которому любой юродивый, кем бы он ни был в прошлом, не подлежит суду и какому-либо наказанию. Кроме того, добавляет тот же мидраш, царь Гефа не мог тронуть безумного