Колесница Эос. Рассказы и фантасмагории. Дмитрий Александрович Москвичев

на дома, дома – лестничными пролетами – на квартиры, квартиры – углами – на комнаты: и в каждой в прежние времена было по неделимому человеку. Теперь делить было нечего: многочисленные обитатели, кажется, безо всякой на то причины разделились сами и, получив на руки бумажные корешки с кратким уведомлением, разъехались кто куда, будто и не было их вместе. Будто их вовсе не было. Еще не успевшие съехать, готовились к этому мероприятию словно к самому впечатляющему событию в их жизни: вещи упаковывались и перепаковывались, хрупкие безделушки заворачивались в газеты, которые скупались пачками в местном киоске «Союзпечати» и даже в других районах, о чем упомянули и на местном телевидении: «по итогам последних трех кварталов, – сообщал диктор в шерстяном костюме-двойке, – интерес населения к периодической печати неуклонно растет, реформы городского управления в сфере культуры дали свои результаты». У меня нет телевизора, я это выдумал, он это выдумал, чтобы нарисовать картину, чтобы ты видела, что это правда. Правда и то, что грузчики, прячась под кепками от палящего зноя, деловито сплевывали под ноги, глядя на очередной сервиз, обернутый трижды в блестящую физиономию мэра на развороте. Ю., ты отсюда уже никуда не уедешь.

      Ю. смотрел в окно, но видел череду других квартир, других комнат, других городов, в которые его заносило то ли вихрем Гингемы, то ли другой напастью. Теперь все эти места почти ничем не отличались друг от друга: везде пыль, кружащая в полоске света, истертый паркет и запах ушедшего времени. Иногда приходилось соседствовать с хозяйками душных комнат, хозяинами проходных и кухонь, в которых всегда пахло одинаково: лавровым листом, лекарствами и старым жиром из гофра раковины. Между окнами в таких кухнях неизменно лежали две-три мертвые мухи. Одна квартира особенно запомнилась Ю. Хозяйка была вполне хорошим человеком, но видеть ее не хотелось. У нее были толстые ноги и отвратительная привычка демонстрировать их, торчащие из-под короткого халата, закидывая на табурет каждый раз, когда он входил на кухню. По ночам она смотрела в своей комнате телевизор и, кажется, подслушивала за ним. От такого чрезмерного внимания Ю. не чувствовал себя спокойно даже в уборной, с ужасом представляя, что она слушает, как бьющая из него струя ударяется о пожелтевший санфаянс. Шуметь сливом было немыслимо. Поэтому со временем Ю. стал справлять малую нужду, не выходя из своей комнаты, в пластиковые бутылки, которые после складывал в скрипящий петлями шкаф. «Что ему постоянно надо в шкафу?!» – угадывал он вопрос в ее голове, и ему становилось – опять же – невыносимо. Ю. понимал, что ведет себя как сумасшедший, но поделать с собой ничего не мог: ему не хотелось – не моглось – выходить. И все-таки он вышел – выбежал, стыдясь, – скрылся с места своего преступления, своего бестолкового обывания. Теперь же Ю. стоял у окна и знал, что кроме него в квартире никого нет.

      Но все же