Московский лабиринт. Олег Кулагин

отвёл глаза:

      – Да я виноват… Но теперь время пришло. Если бы ты знала, Таня, как я мечтал об этом.

      – О чём?

      – О свободе для тебя.

      У меня вырвался истерический смех.

      Но в голосе Михалыча нет и тени иронии:

      – Пришлось ждать целых два года… Сотни раз ты могла погибнуть. И всё-таки я знал, всегда знал, ещё там в Курске, что однажды этот день наступит.

      Что за чепуху он несёт?

      Взгляд Старика осветился теплотой:

      – Твоя боль помогла тебе выжить, Таня. Но она не давала тебе жить. Теперь всё кончится. Cтрах и боль уйдут. Навсегда. Ты почувствуешь СИЛУ. Вся никчемная и трусливая человеческая болтовня не стоит одного такого мгновенья.

      Мне стало не по себе от его взгляда:

      – Неужели ты сам в это веришь?

      Он кивнул:

      – Трудно объяснить. Проще – почувствовать. Надо самому пройти через это…

      Успокаивающе коснулся моей руки и меня будто ледяной волной окатило.

      – Михалыч… Ты уже прошёл?

      – Конечно.

      – И давно?

      – К сожалению, очень поздно. Чуть менее трёх лет назад…

      Ясно. Два с лишним года, пока ты находил людей, пока выстраивал из них, как из кирпичиков, организацию, ты уже был свободным. Без предрассудков и веры в «фальшивую болтовню». Даже там в Курске… Одно непонятно, зачем ты меня выхаживал, ночами не спал… Такие хлопоты. Куда проще отыскать другой кирпичик. Откуда эта привязанность к строительному материалу?

      Или для тебя было слишком поздно? И уже нельзя было вытравить до конца всё ненужное, человеческое…

      А может им так удобнее? Оставлять кое-что лишнее. Самую малость. Чтобы убедительнее звучали твои неброские, но ёмкие фразы о Родине, о нашей борьбе… Чтобы десятки людей были готовы идти за тобой хоть в самое пекло…

      Я смотрела на Старика и чувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. Михалыч, Михалыч, что же с тобой сделали?

      Конечно, это было глупо, никакого другого Карпенко я и не знала. Это была слабость… Обычная человеческая слабость…

      Много ли слабостей они мне оставят?

      Буду ли я так же тебя любить или так же ненавидеть, Михалыч?

      Он гладил меня по руке:

      – Сейчас препарат подействует и станет легче. Думаю, осложнений удастся избежать.

      По-своему, он действительно обо мне заботился. Он был, как хороший врач у постели трудного пациента.

      – Скажи, это больно? – мой голос прозвучал намного тише. Наверное, именно так должна влиять дрянь, которую он мне вколол.

      – Совсем не больно, Таня, – качнул головой Старик.

      – Вроде операции на мозге?

      – Нет, конечно, нет. Всё намного проще…

      Он говорил что-то умиротворяющее, но слушала я уже в пол-уха. Минуту назад я обнаружила, что бритвенно острый кусочек пластика чуть отслоился от настоящего ногтя на правой руке. Кровь охранника – она доползла до моих пальцев, когда я лежала на полу в вестибюле. И этого теплого прикосновения оказалось достаточно.

      Уже