Солдат и Царь. Два тома в одной книге. Елена Крюкова

хрипато, засопел. Пашка не поняла, не помнила, как он ее ударил в первый раз. Кулак всунулся под ребра, потом расплющил грудь. Пашка охнула. Бом бил ее под одеялом. Одеяло стало мешать. Лягнул ногой, скинул на пол. Теперь у кулака появился размах. Тупые удары раздавались, будто били в старый ковер: бух, бух. Тело у Пашки жесткое, живот поджарый, нерожавший. Грудь круто встает, два белых снежных яра. Гриха лупил по груди, по животу, по лицу хотел – Пашка лицо в подушку прятала.

      Ногой сбросил женщину на пол. Сам соскочил с кровати и охаживал ногами.

      Пашка, катаясь по полу, смутно думала: хорошо, ноги его голые, без сапог, сапогами бы – убил.

      Бил долго. Утомился. Задохнулся. Вспотел.

      Пашка лежала на холодном полу добытым в тайге, убитым зверем.

      Звезды острыми спицами прокалывали плотную, бело-синюю, хвойную шерсть мертвой ночи.

      …как шла через тайгу, как на телегах подвозили, как побиралась по староверским селам, клянча хоть корочку, хоть кроху, – не помнила. Память дымом заволокло.

      Побои болели. Медленно заживали. Она шла, в отсырелых тяжелых катанках, в городском модном пальтеце, в чужой казачьей папахе – стащила с плетня; синяки на ее лице издали было видать: разноцветные, как нефтяные, на лужах, пятна.

      Брела и повторяла: как хорошо, Господи, вот ты нам эту чертову войну послал, на испытание, Господи, но зато я поеду бить наших врагов, Господи, Ты же видишь, я смогу, я хочу.

      То брела, то везли, то опять тащилась нога за ногу. Ночевала где придется.

      Счастье, что не убили шальные люди.

      Так добралась до Томска.

      …На призывном пункте ей в лицо долго глядел сивый, с залысинами, худолицый офицер.

      – Что глядите? Я вам что, икона?

      Офицер слушал, как резкий, пронзительный голос Пашки гаснет в углах пустой, плохо побеленной комнаты.

      – А вы что смотрите?

      – Вы как сивый мерин.

      Обидные слова вырвались сами и весело разлетелись по комнатенке.

      Офицер тепло, необидно рассмеялся.

      – Лучше сказать: старый мерин. – Искоса опять глянул Пашке – прямо в глаза. – Зачем явились?

      Оглядывал ее потертые катанки, грязные полы пальто.

      Пашка подобрала под ребра и без того тощий живот.

      – Запишите рядовым бойцом! В ополченцы иду!

      Офицер разглядывал Пашкины большие, как у мужика, сложенные на животе руки.

      – Я запишу вас… – Медлил. Пашка ждала. – Сестрой милосердия, в Красный Крест.

      Офицер быстро поднял глаза от Пашкиного живота опять к ее глазам, ко лбу.

      Ее лицо все было красно; казалось, вот-вот кожа лопнет и кровь брызнет, так разгневалась.

      – Нет!

      Офицер пригладил сивые патлы.

      – Что вы так кричите…

      – Только на фронт! Я – на фронт!

      Офицер встал, отодвинул ногой стул, он противно проскрежетал ножками по полу, и подошел к Пашке.

      – Но ты же девка, – произнес тихо, зло и отчетливо.

      Теперь