На дороге стоит – дороги спрашивает. Юрий Бычков

тишине подал голос одинокий соловей. Дни клонились к середине июня, и ему пора бы уже обзавестись подругой, а он, бедолага, всё поёт любовные песни. Свистнет соловей как-то робко, заискивающе, помолчит.

      И вдруг, осмелев, пошёл дробить устоявшийся, густой, с туманцем, воздух трелями, красивыми, затейливыми пассажами. На жалобной, ласково-печальной ноте голос соловья смолк. До будущей весны, наверное.

      Короткий антракт. Слышно только приглушённое туманом журчание-говор воды на устроенной нами плотине. Чу! На том берегу будто тележный скрип с подергиванием.

      – Коростель продирается сквозь густой травостой; можно подумать, кого потерял в темноте, ищет – не найдёт никак.

      – А это? Слышишь, звуки, душераздирающе-отрывистые. Кто это там пищит?

      – Сова… Добычу свою, мышей, так пугает, летит, пищит, мышка замерла на месте от страха. А сова в темноте всё и всех видит, да ещё как видит. А летает она совершенно неслышно. У неё мягкое, рыхлое оперение – никакого свиста крыл. Перемещается в ночи бесшумно. Голова у неё большая, круглая, глазницы в перьях. Сущий дьявол.

      – Сколько ты знаешь, Генка! Откуда?

      – Мне сосед-охотник дядя Вася Марасанов про сову рассказывал.

      Звёзды, усеявшие от края до края небосвод, завораживали, вынуждали думать, говорить о беспредельности Вселенной.

      Генка, восстав над костром в позе недоумевающего, вопрошающего, жаждущего истины, бросает слова с такой значительной интонацией, словно предвидит эффект вспышки, почти мгновенного возгорания, падающих на пламенеющие угли сухих берёзовых лучин.

      – Как так можно? По радио Лемешев поёт:

      «Всю-то я вселенную проехал…»

      На лошадях, в телеге проехал, что ли? – смеётся Генка.

      – А почему не в телеге? Если он раньше ямщиком был, помнишь, он пел: «Когда я на почте служил ямщиком», – обязательно и по Вселенной на лошадях будет скакать!

      – В аэросанях способней… Пропеллер тянет вперёд и обдувает заодно. В кино показывали, как по глубокому снегу на Севере ездят на аэросанях.

      – Думаю, во Вселенной на дорогах полно звёздной пыли. Так же, как после метели. Звёздные заструги, понимаешь?

      – Ты что? Там дорог и в помине нет! Простор – катись в любую сторону.

      – Вот бы прокатиться! Летишь с ветерком по звёздным застругам, а тебя потрясывает. Хорошо!

      – Надо же, в фантастику ударились. К звёздам даже самолёт Чкалова не пробьётся. Только на ракете можно домчаться. Да и то за сто лет – так далеко.

      Настроение поднялось. Мною овладел восторг, его надо было как-то выразить. Я принялся декламировать, точнее выкрикнул всем известную строчку Пушкина:

      – Онегин, добрый мой приятель, родился на брегах Невы.

      – Как дальше?

      – Где, может быть, родились вы или блистали, мой читатель…

      Знаешь, мне Онегин не по душе… Мне ближе Татьяна.

      Генка с мечтательным выражением, глядя в глубь Вселенной,