Внутренний строй литературного произведения. И. Л. Альми

комплекс, явивший себя в этом стихотворении, не только всечеловечен. Он значим и исторически: намечается та трудноуловимая печать, которую впоследствии назовут физиономией времени. Современниками поэта она будет определена как «преждевременная старость души». В глазах Пушкина этот необычный строй личности являет собой отличительную черту людей девятнадцатого столетия. Разочарованного героя он сделает центром своей первой романтической поэмы, а впоследствии – и романа в стихах. Баратынский создает близкий по духу автопортрет в пределах тесного пространства предромантической элегии. Пушкинские художественные открытия указали столбовую дорогу русской литературы. Ювелирная работа Баратынского несравненно менее масштабна, но и она исполнена немалого значения. С ней связана автономная ветвь в развитии общего потока русской лирики.

      Обновление характерологического центра элегии породило потребность в новых средствах стилистического выражения. Ультраэмоциональный облик традиционной элегии оставался позади. На смену ему у Баратынского приходила точность словоупотребления, сопряженная с лаконизмом и неожиданными семантическими зигзагами – смысловыми сломами.

      Как образец такого слома обычно приводят финальные строки «Разуверения»:

      В душе моей одно волненье,

      А не любовь пробудишь ты [курсив мой. – И. А.].

      Перед нами, действительно, редкостная в своей выразительности художественная находка. Но по сути она лишь демонстрирует тенденции, для Баратынского достаточно характерные.

      Так, стихотворение «Разлука» завершается словами:

      Одно теперь унылое смущенье

      Осталось мне от счастья моего [курсив мой. – И. А.].

      В «Оправдании» лирический герой, каясь в любовных грехах, настаивает:

      Я только был шалун, а не изменник [курсив мой. – И. А.].

      В «Признании», говоря о будущем браке без любви, горестно признает:

      Мы не сердца под брачными венцами,

      Мы жребии свои соединяем [курсив мой. – И. А.].

      Стихотворение «Муза» увенчивается характерным выводом:

      И он [свет – И. А.] скорей, чем едким осужденьем,

      Ее почтил небрежной похвалой [курсив мой – И. А.].

      Последнее выражение – в силу его осложненности эпитетами – с наибольшей очевидностью демонстрирует конструкцию присущего Баратынскому смыслового слома. Ее можно было бы назвать приемом неполного контраста. Ощущение неожиданности возникает от того, что автор, избегая привычного абсолютного противоположения, вместо него предлагает сцепление не вполне полярных сущностей.

      Этот способ видения и выражения исследователь поэзии пушкинской поры, И. Семенко, квалифицирует как проявление характерного для Баратынского «дифференцирующего метода»[110]. Именно в дифференциации источник той «точности и верности оттенков», которые отмечал у Баратынского Пушкин.

      Показательно, однако, что наряду с разложением привычных

110

Семенко И. Поэты пушкинской поры. М., 1970. С. 239.