Клуб мертвых поэтов. Марина Серова

и содержать дворец им не по карману…

      – Знаешь, Перси, тебе осталось только показать Евгении свою налоговую декларацию, – фыркнул тот, что назвался Байроном. – Не многовато ли подробностей для чужака?

      – Поверьте, я мечтаю только о том, чтобы сделаться вам не чужой, – тонко улыбнулась я. – Всегда мечтала войти в круг избранных. Знаете, меня тоже влечет к себе вечная красота.

      Никита Котов с сомнением уставился на меня, но я подарила ему нежную улыбку, и мальчик потупился. При всей своей стати русского доброго молодца – румянец во всю щеку, косая сажень в плечах – Никита выглядел поразительно неискушенным.

      – Чудесное палаццо, – светским тоном произнесла Алиса. – Мы очень рады, что Перси пригласил нас быть его гостями. Вот обратите внимание на камин – это мрамор работы Якопо Сансовино. Правда, прелесть? А мифологические сюжеты на плафонах потолка принадлежат кисти…

      – Алиса! – взмолился Байрон. – Мы еще даже не завтракали!

      Девушка встала, грациозно – как ей казалось – придерживая длинное платье.

      – Отлично! Вы, мужчины, поразительно приземленные существа. Правда ведь, Евгения, в них очень много сохранилось животного?

      – В женщинах животного ровно столько же. Например, во мне. Честно признаться, я не успела позавтракать и ужасно голодна, – призналась я.

      Рафинированные эстеты с облегчением зашумели, послышался смех, и мы дружной толпой проследовали в столовую – не менее роскошную комнату с длинным столом под белоснежной скатертью и рядами старинных стульев. К завтраку уже накрыли. Столовая вполне могла вместить роту солдат, но за столом нас было только семеро. Алиса заняла место хозяйки. Байрон подергал за бархатный шнур – очевидно, подавая сигнал прислуге, и вскоре полная низенькая дама в черном платье, белоснежном фартуке и с наколкой на седых волосах внесла фарфоровую посудину.

      – Овсянка, сэр! – нарушая атмосферу эстетства, радостно пошутил худенький Китс. Остальные смерили его осуждающими взглядами. В кастрюле действительно оказалась овсянка. Пожилая итальянка принялась серебряной ложкой раскладывать кашу по тарелкам. К счастью, на столе было еще много всяческой еды. Яйца, копченая рыба, подсушенный хлеб, джем. Завтрак был скорее британским, чем итальянским. Молодые люди явно обладали прекрасным аппетитом, но к еде никто не приступал.

      – Благодарим мироздание за щедрые дары! – сказала Алиса, молитвенно сложив руки в перчатках. На мой изумленный взгляд девушка пояснила: – Мы агностики.

      И как ни в чем не бывало принялась за еду. Романтики не отставали. Некоторое время слышался только тихий перезвон ложек по фарфору и просьбы типа «передай копчушки».

      Когда молодые люди насытились, разговор вернулся к поэзии:

      – Мудрость и Дух мироздания! Анима,

      Предвечного сонма искусное чадо,

      Что форме и образу дарит дыханье,

      – процитировала я строчки из стихотворения Вордсворта. – Скажите,