Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку). Ханс Фаллада

бы детишек спать, господин Баркхаузен!

      – Неприятности! – бормочет тот. – Я сразу смекнул, как только увидал эту очковую змею: неприятности. – Он снова печально кивает Энно.

      А Энно Клуге стоит дурак дураком. Тихонько покачивается на нетвердых ногах, уронив руку с коньячной бутылкой, и не понимает ни слова из того, что говорится.

      Баркхаузен опять обращается к Бальдуру Персике. Теперь уже не плаксивым, а скорее обличающим тоном, ни с того ни с сего глубоко оскорбившись.

      – Коли моя жена поступает не так, как полагается, – говорит он, – то в ответе за это я, господин Персике. Я – муж и отец, по закону. А коли мои дети выпивши, так и вы тоже выпивши, и вы тоже еще ребенок, то-то и оно!

      Он со злостью смотрит на Бальдура, Бальдур, сверкая глазами, смотрит на него, а потом незаметно делает братьям знак приготовиться.

      – И что же вы делаете здесь, в квартире у Розенталихи? – резко спрашивает Персике-младший.

      – Всё в точности, как договаривались! – горячо заверяет Баркхаузен. – Как договаривались. Мы с приятелем сейчас уйдем. Аккурат собирались уходить. Он на Штеттинский, я на Ангальтский вокзал. Каждый с двумя чемоданами, и для вас добра – бери не хочу.

      Последние слова он бормочет едва слышно, его одолевает дремота.

      Бальдур пристально глядит на него. Пожалуй, можно обойтись без применения силы, оба мужика вдрызг пьяны. Но осторожность прежде всего. Он хватает Баркхаузена за плечо, резко спрашивает:

      – А это что за хмырь? Как его звать?

      – Энно! – отвечает Баркхаузен заплетающимся языком. – Приятель мой, Энно…

      – И где проживает твой приятель Энно?

      – Не знаю, господин Персике. Мы по пивнушке знакомы. В забегаловке закорешились. В пивном ресторанчике «Очередной забег»…

      Бальдур решился. Неожиданно он кулаком бьет Баркхаузена в грудь, отчего тот с тихим воплем падает навзничь, на мебель и белье.

      – Ах ты, зараза! – орет Бальдур. – Как ты смеешь называть меня очковой змеей? Я тебе покажу, какой я ребенок!

      Но ругань его не достигает цели, оба уже ничего не слышат. Подскочившие братья-эсэсовцы успели вырубить каждого сокрушительным ударом по голове.

      – Та-ак! – удовлетворенно изрекает Бальдур. – Через часок сдадим эту парочку в полицию как взломщиков, взятых с поличным. А до тех пор приберем все, что может нам пригодиться. Только на лестнице не шуметь! Я послушал, но не слыхал, чтобы старик Квангель вернулся с ночной смены.

      Братья кивают. Бальдур смотрит сперва на оглушенных окровавленных взломщиков, потом на чемоданы, белье, радиоприемник. И вдруг с улыбкой оборачивается к отцу:

      – Ну, папаша, ловко я провернул это дельце? А ты вечно трусишь! Глянь…

      Он не продолжает. Вопреки ожиданию в дверях стоит не отец: отец исчез без следа. Вместо него там стоит сменный мастер Квангель, человек с угловатым, холодным птичьим лицом, темные глаза молча глядят на Бальдура.

      С ночной смены Отто Квангель возвращался пешком – хотя из-за недовыполненной нормы пришлось сильно задержаться, садиться на