Маннергейм и блокада. Запретная правда о финском маршале. Александр Клинге

на меня,  – ведь я был в военной форме. Через несколько секунд в дверь заглянул старый почтенный портье. Он задыхался, поскольку только что взбежал по лестнице на четвертый этаж. Совершенно потрясенный, старик, запинаясь, рассказал, что началась революция: восставшие идут арестовывать офицеров и очень интересуются номером моей комнаты. Надо было спешить. Форма и сапоги были уже на мне, я набросил на плечи зимнюю шинель, лишенную знаков отличия, сорвал шпоры и надел папаху, которую носили и гражданские, и военные. Чтобы не повстречаться с восставшими на главной лестнице или в вестибюле, я решил пройти через черный ход, а по дороге предупредил своего адъютанта и пообещал по возможности позвонить ему в течение дня».

      Еще пару дней до отъезда из Петрограда Маннергейм успешно изображал из себя финского коммерсанта, переодевшись в более или менее подходящую одежду. Погибать геройской смертью он не имел никакого желания (в чем мы, конечно, не вправе его упрекать). Наконец он смог отбыть через Москву на фронт.

      Маннергейм не принял революции и пытался вести разговоры о «восстановлении порядка» с другими представителями российского генералитета. Присягу Временному правительству он так и не принес. О причинах этого решения историки спорят по сегодняшний день. Как считает Вейо Мери, «Маннергейм не умел мыслить такими категориями. Современные идеи его нисколько не трогали, он не имел о них ни малейшего представления и не желал в них вникать. Он цеплялся за старое, за вчерашний день, считая, что его долг оставаться верным присяге, принесенной им царю. (…) Он оказался опаленным революцией. Это было для него тяжелой травмой, заставившей его еще враждебнее относиться и к революции, и к возникшему в результате ее государству, с которым он так никогда и не сумел примириться». И все же думается, что дело в верности не столько царю, сколько старой системе, в которой положение Маннергейма было прочным, гарантированным жесткой сословной системой, в которой одним с детства был предназначен хруст французской булки, а другим, подавляющему большинству, – хлеб из лебеды с крапивой. Именно этот мир рушился сейчас на его глазах. И это, естественно, внушало отпрыску аристократического семейства страх и неуверенность.

      Тем не менее на первых порах дела шли неплохо. В марте 1917 года Маннергейм получил звание генерал-лейтенанта. В конце мая он был назначен командиром 6-го кавалерийского корпуса, дислоцированного в Бессарабии, на самом южном участке фронта. Здесь он был вдалеке от очагов революции, хотя ее волны, безусловно, докатывались и сюда. Между тем хаос в стране и в армии нарастал. Летнее наступление провалилось. То же самое случилось и с Корниловским мятежом, на который Маннергейм, судя по всему, возлагал немалые надежды. 5 сентября 1917 года генерал-лейтенант неудачно упал с лошади, повредив ногу, и под этим предлогом отправил прошение о зачислении в резерв. Прошение было удовлетворено. Служба в Российской армии для Маннергейма фактически закончилась.

      «Ситуация в войсках ухудшалась