Дочь Ленина. Взгляд на историю… (сборник). Эдвард Радзинский

руками повезут на плаху. И вместе с герцогиней – вы, сударыня… и вы… и вы… (Тычет рукой в толпу.)

      ГЕРЦОГИНЯ (всё пытаясь обратить слова Казота в шутку). Не многовато ли нас, месье? Как же мы поместимся в одной карете?

      КАЗОТ. Карета? (По-прежнему будто разглядывает невидимую картину.) Никакой кареты, сударыня! Тюремная телега везет вас на смерть… Впрочем, и более высокопоставленные дамы поедут на эшафот в такой же позорной повозке – с руками, связанными за спиной.

      ГЕРЦОГИНЯ (иронически, но голос ее дрожит). Уж не принцессы ли крови?

      КАЗОТ. Более высокопоставленные… Потому что в карете на казнь поедет только один.

      ГЕРЦОГИНЯ. И кто же сей счастливый смертный?

      КАЗОТ (хрипло). Король Франции.

      Раздается общий ропот. Вмешивается Мальзерб.

      МАЛЬЗЕРБ. Дорогой мой, вы слишком далеко зашли в этой мрачной шутке. Вы рискуете поставить в опасное положение наше общество и самого себя.

      КАЗОТ (будто приходя в себя). Вы правы… Я хочу откланяться, господа.

      ГЕРЦОГИНЯ. Нет, господин мрачный пророк, вы нам предсказали всякие ужасы. Что же умолчали о себе?

      КАЗОТ. Я могу ответить только словами иудея Иосифа Флавия, описывающего осаду Иерусалима: «Горе Сиону! Горе и мне!» Я вижу себя на том же эшафоте, сударыня!

      Казот учтиво кланяется и уходит.

      САНСОН. По-моему, она была возбуждена… кровью. И все опять случилось. Это было время любовной гласности. Около ее дворца постелили солому, говорившую: «Сегодня ночью тут нужен особенный покой». Как положено, она пригласила подруг – навестить ее утром. И, глядя на темные круги вокруг глаз хозяйки, согласно правилам галантности, они обязаны были говорить восхищенно: «Как вы утомлены!»…

      Но все произошло иначе.

      Герцогиня и Сансон.

      Она кладет ногу на маленький стульчик и слегка откидывается в кресле.

      ГЕРЦОГИНЯ. Говорите же, мой друг. Я должна испытать ваше красноречие… перед…

      САНСОН. Ваша крохотная ножка покоится на маленьком стульчике. И красота маленькой ступни обещает восхитительные колени…

      ГЕРЦОГИНЯ. Банально, но сойдет. Разрешаю проверить ваши смелые предположения… Делитесь же впечатлениями, друг мой.

      САНСОН. О, колени – последняя станция, где прощаются с дружбой. Здесь начинается любовь…

      ГЕРЦОГИНЯ. Пошловато, но, судя по происхождению, которое вы упорно скрываете, это предел. Итак, вы удостоены галантного отличия – поцелуя… чуть выше колена. (Он прижимается губами.) Далее!

      САНСОН. Строка поэта: «Белая шея чиста, как алебастр… Пышная грудь возбуждает желания… и жадно хотят припасть к ней уста».

      ГЕРЦОГИНЯ. Я хорошо воспитана. Я готова обнажить грудь… для дружеского поцелуя… и заодно… (Он помогает ей снять великолепное платье.) Уверена, что одежду выдумал какой-то горбатый карлик, чтобы скрыть свое тело… (Декламирует.) «Бесстыдно белеет рубашка, украшенная серебром и кружевом… а внизу раскинулась холмистая долина Амура». Ну, помогите же