Ледяной смех. Павел Северный

романс «У камина».

      Романс особенно понятен тем, у кого камин жизни уже догорает и последние радости жизни у них согревает уже только нагретая пламенем зола.

      По палубам гуляют пожилые люди. Им тоже не спится. Их донимают тревоги, как в Омске наладится жизнь, чтобы кормить семьи, ибо у большинства остатков разных сбережений хватит совсем ненадолго.

      Певица щиплет струны семиструнной гитары, чувствуя на себе пристальный зовущий взгляд капитана Стрельцова. Она обрывает пение устало, вкрадчивой походкой идет на палубу под окна кают, в которых нет света, а в темноте замирает в руках Стрельцова, целующего ее шею, лоб, глаза и горячий до сухости полуоткрытый рот с лоскутком влажного языка.

      В салоне на диване, поджав под себя ноги, сидела княжна Певцова, обнявшись с Настенькой Кокшаровой. Волосы княжны, как осенняя солома, ниспадали на плечи, похожа она по выражению лица на средневекового пажа, обиженного взбалмошной королевой.

      – Где Муравьев, Настя? – спросила Певцова.

      – Не знаю. Не видела его весь день.

      – Может быть, увлеченный кем-то, шепчется в темном углу.

      – Кем увлеченный?

      – А! Сразу встревожилась. Почему?

      – Разве? Тебе это показалось, Ариша.

      – Может быть. Мне, Настя, нравится Муравьев. Он во всем мужчина. Хотела еще в Екатеринбурге познакомиться с ним, так его услали на фронт. Меня его стихи очаровывают. Не то сказала. Они заставляют цепенеть, сознавая свое бессилие перед властью сказанных слов. Пробовала учить его стихи наизусть и не могла выучить. Некоторые строки потрясающи по глубине высказанных мыслей. Он действительно умен, хотя молод.

      – Я все его стихи знаю наизусть.

      – Тогда понятно, почему встревожилась, когда я упомянула, что поэт кем-то увлечен.

      – Я невеста Сурикова. Ты знаешь об этом.

      – Знаю. Господи, неужели Суриков не понимает?

      – Ариша, прошу тебя даже не думать об этом. Он мучается от сознания своей трагедии, но любит меня.

      – А ты любишь его?

      – Ариша, прошу!

      – Хорошо. Прости, кажется, становлюсь бестактной. Последнее время в моем характере масса перемен. Порой даже боюсь течения мыслей. Мне иногда вдруг хочется кого-то жалеть, грустить, жить чужим страданием. А ведь я решила любить только себя. И только всем позволять себя любить, но не из вежливости к моей туманной знатности и не из-за стремления к моему богатству. Я хочу, чтобы меня любили искренне, думая, что у меня за душой последний пятак. Понимаешь, медный пятак.

      К роялю подошел бледнолицый прапорщик в форме каппелевца. Заиграл и запел песенку Вертинского.

      Первая была о бале Господнем, потом о безноженке, об юнкерах, посланных на смерть недрожащей рукой, о пальцах, пахнущих ладаном, и наконец, «Где вы теперь, кто вам целует пальцы…».

      Прапорщик пел хорошо. У многих повлажнели глаза.

      Княжна Певцова встала, подойдя к роялю, погладила голову прапорщика и, сказав: «Спасибо» –