Заговорщики. Перед расплатой. Ник. Шпанов

школа. К тому же самая строгая школа!

      – Вы чрезвычайно правы: строгости много, – усмехнулся Фу.

      – И ученики в ней разные бывают – плохие и хорошие… Вам опять повезло на «трудного»… Я говорю о Чэне.

      Фу сжал сигарету так, что табак рассыпался.

      – Такие «индивидуалисты» высокого полета здесь только помеха. Нам доверили это небо, и мы никому не можем позволить гоняться за личными трофеями ценою общей победы. Я настаиваю на том, что Чэн нам не подходит.

      – Вы меня радуете: на этот счет у нас с вами одно мнение.

      Фу рассмеялся:

      – Вас невозможно вызвать на спор!

      – А я и в самом деле с вами совершенно согласен, – с полной серьезностью сказал Лао Кэ. – Чэн в слетанной части действительно не годен.

      – Правильно.

      – И наша обязанность… – Лао Кэ умолк, старательно раскуривая трубку. – Когда от нее поднялась голубая струйка, он не спеша отогнал дым движением руки и договорил: – Вот я и говорю: наша обязанность сделать так, чтобы он был годен.

      Фу в сомнении покачал головой.

      – Он не из тех, кого переломишь: упрям и… староват.

      – И мне так кажется: упрям и недостаточно молод, чтобы его ломать. Если переломится, никуда не будет годен. – Лао Кэ сделал глубокую затяжку и, прищурившись, поглядел в глаза заместителю. – Не ломать его, а гнуть будем.

      Фу рассмеялся и проговорил:

      – Рассердиться бы на вас, обидеться за то, что вы меня учите! А мне, как всегда после разговора с вами, легче: словно понял что-то новое, хотя знаю все не хуже вас…

      – А вот поначалу, когда вас к нам только что назначили, вы мне показались… не смею сказать…

      – Ну, ну?.. – с усмешкой спросил Фу.

      – Ходит человек, молчит. Словно в себя все время смотрит. Даже после боя, когда у всего народа языки ходят.

      – Языки – это от возбуждения, – сказал Фу. – Но вы не правы. Я тогда не в себя смотрел, а в людей вглядывался. Понять их нужно было.

      – Это вы же меня научили людей распознавать! – одобрительно сказал Лао Кэ. – Но больше всего мне сначала не нравилось, что вас ничем нельзя было из себя вывести. Даже показалось мне, что вам все на свете безразлично: и люди наши и дела… Это пока я вас не разобрал.

      – А теперь, решаюсь спросить, разобрались?

      – Думаю, да. Я благодаря вам и людей-то вдвое больше любить стал. Раньше только смотрю: ходит летчик, живет, дышит, дерется плохо или хорошо. Ну, разумеется, меня интересовали их взгляды, мысли, даже семейные дела, но вот так, привязаться к каждому из них и вникнуть в их души… этому, я думаю, научился от вас, дорогой мой Фу. – Лао Кэ подумал и с оттенком сожаления сказал: – Значит, и командиром-то я настоящим стал только после вашего приезда. – Лао Кэ встал, прошелся взад и вперед по тесной пещере. – И чем больше я их всех люблю, тем мне трудней… Я где-то читал, будто отец любит сына, а когда тому в бой идти, не пускает, убивается. И пишут: это от любви. Но, по-моему, это неправда! Я по себе сужу: когда нашему полку