Ничтожно маленькая Аэйровия. Ника Никулина

сети наши опять угодил ты? Не задорно, не задорно, – в зал входит Эйрефор. – Аллариан, сказать серьезно если, неужто по нраву тебе на грабельки раз – дцать наступать? Бишь тоби смешно и не задорно зрить «старания» твои. Совет таков мой – пару указов издай, а дальше отвяжутся от тебя все.

      Я многозначительно смотрю на дохляка, вздыхаю, затем устало спрашиваю:

      – Эйрефор, а ты давно в замке? Просто, когда я здесь был, то мне не доводилось с тобой сталкиваться. А если бы и повстречал, то непременно бы запомнил на всю жизнь.

      – Неужто я таков? – хихикает ехидно криккенер. – Задорно, хоть под Феликса крылом обитал тут я десятка три-с, запамятовал чуток, но молвлю так. Нетушки, не успели узреть друг друга. Замок боляхный, криккенеров немерено, бишь тоби немудренно: не знал до сей поры тебя я. Слыхал, однако, с девахой сбежал ты. Ее, возможно, знал я. Но упомнить мне не в силах.

      – Понятно, – пожимаю плечами. – Может, оно и к лучшему, что я про твое существование раньше не знал. И все же твоя манера говорения… отличается. Кем ты был при жизни? И, конечно же, мне интересно узнать, как так получилось, что ты стал криккенером. Жизнерадостные люди не будут убивать себя, ровно, как и убийцы. Неужели контракт?

      – Если бы, – правдоподобно хмыкает Эйрефор. – Нетушки, контракт тут не при делах. Да, и не слыхивал о них я. Касаемо того, изрекать изволю как я, молвю тебе одно: мыслишь ты почему, назван был Переигравшим я Эйри Фороттой? Переиграл я шибко слишком. Нет, я могу разговаривать и так, – криккенер перестает говорить живо, интересно, показывая что-то жестами и мимикой. Сейчас Эйрефор ничем не отличается от других мертвяков. – Когда был живым, то на сцене я играл одного забавного мужика-путешественника, который нахватался, странствуя, всяких новых словечек и нелепо их вставлял в свою речь, при этом смешно выворачивая фразы. Это был единственный раз в жизни, когда я играл главную роль. Какие слова всплывают в памяти, такие и говорю. Ну, не задорно, не задорно!

      Криккенер опять похоже изображает раздражение и хлопает себя по коленке, сделав недовольное лицо:

      – Молвить так не задорно мне. Вестимо актер я. Звать Вержевский Михаил. Таимничать нет нужды мне, не шибко известен был. Актеришка второго… – Эйрефор задумывается. – Кривда это, на плане третьем мелькал я. Не задорно было, не задорно ничуть! Желал: вот буду скакать на сцене Большого театра имени Иришанова, народ уважать начнет… Но года в захолустье глубоком два провел я. Не сдох пока, – и криккенер мечтательно куда-то смотрит. А затем словно приходит в себя:

      – А крайне случай-то смешон, бишь тоби глуп он.

      Хихикает Эйрефор. Причем очень реалистично… аж бросает в дрожь: я привык слышать наигранность, а вот встретить мертвяка-актера… честно говоря, пока такие еще не попадались. А тот продолжал:.

      Но слухай ты сюды. Значит, решил я пойти к своему одному другану, – Эйрефор изображает, как идет. – Шагаю, шагаю, насвистываю, значит, – насвистывает. – День прекрасный, птички поют, – и вбирает ноздрями