Романс с голубоглазой Эстонией. Валерий Рощенко

покойного Георга Отса и других знаменитых эстонских артистов, писателей. В поселке тихо, ни души.

      Мы идём дальше по едва заметной проселочной дороге, не зная, куда она ведёт. Асфальт давно кончился, лес редеет, потом вновь обступает нас со всех сторон – гуще прежнего. По небу веером рассыпаются лучи скрывшегося за лесом солнца. Точно золотые иголки, они пронизывают голубые дымки, облачка, угольно-чёрные кроны выстроившихся по косогору упругих кокетливых сосен. Высоко над головой серебристый челнок самолёта тянет розовую пряжу инверсии, собираясь намотать её на клубок земного шара.

      Жизнерадостная Вийви выглядит несколько грустной. Не случилось ли чего, поинтеруюсь я.

      – Путёвка скоро кончается, – она опускает голову. – Две недели – как один день. Осталось всего три дня.

      – Три дня, это – целая вечность! – попытаюсь успокоить я её.

      – А потом всё равно расставаться… – и грустный укор из-под нависающей соломы-волос.

      – Можно не расставаться, – пожимаю я плечами. – Достаточно обменяться адресами, телефонами, и – вся жизнь впереди!

      – Ah, so! На это я не пришла, – из груди её вылвается тёплый смех, глаза заполняет половодье откровенной радости.

      Грусти как ни бывало. Глянув друг на друга откровенно-признательным взглядом, мы бодро поднимается на гребень пригорка и находим здесь уютную, закрытую во всех сторон поляну. Она утыкана дремлющими султанами можжевеловых кустов. Жёлто-горячий мяч солнца, ворочаясь в цепких зарослях, тонет в мерцающем на горизонте море. В глазах Вийви пляшут два маленьких костра. Она не отрывает взгляда от заката, пока за тускнеющей чертой, не угасает последняя капля яркого сияния.

      Точно чуткая пантера, затаившаяся в пампасах, я наблюдаю за ней. В секунду наша поляна превращается в дикий нелюдимый заповедник. В прохладной тишине, разбросанные по периметру копешки свеженакошенного теплого сена, издают горько-сладкую истому вянущего разнотравья. От женщины, стоящей рядом, веет притягательным живым теплом. Она оборачивается ко мне, ведомая каким-то инстинктом, – прекрасная лицом и телом, ослеплённая закатом, с вольно вздымающейся роскошной грудью. Древняя природа заставляет пантеру забыть обо всем на свете, кроме вожделенной добычи. Легко запрокинуть эту пышущую огнём, трепещущую, как пламя, жертву, и с первобытной лаской вскинуть на руки, чтобы через секунду бросить в объятия мягкой колючей постели…

      – Не так… сама… сама… – шепчут, глотая поцелуи, сочные губы.

…

      Где-то в эту секунду летят самолеты, плывут корабли; где-то в Афганистане и в Анголе пылает война, кто-то умирает с оторванной ногой; южнее – в Кейптауне, в операционной – пересаживают сердце молодой девушки, погибшей в автокатастрофе, в грудь пожилому мужчине; в экваториальной Гвинее в теплой жиже жируют крокодилы, над их головами по лианам скакчут макаки; на другом контененте – на Амазонке, напуганная лесным пожаром, выползает на берег, сверкая чешуей, жирная анаконда; в притонах Венесуэлы не затихающая ночная жизнь, выплевывает поутру, как бледные огоньки сигарет, незащищенные зелёные