Романс с голубоглазой Эстонией. Валерий Рощенко

разряд кину, не обижу!..

      Высокая белесая трава шелестит над головой. Воздух пропитан запахом спеющих хлебов, ягод, яблок. Студенты-практиканты из Конотопа находят поблизости родник, стонут по очереди:

      – О, це кайф!.

      На обед путейцы всей гурьбой стекаются к вагончику, тот уютно примостился у ручья на опуке ореховой рощи. В вагнчике – жара, как в духовке; все располагаются на траве, в тени деревьев. Разворачивают скатерти-самобранки. У кого – что: рыба, колбаса, сметана в стеклянных баночках, хлопает лимонад, попахивает кофеек из термоса. Весёлая минута! Но не для меня.

      . Чтобы на растравлять аппетит и не привлекать внимание, тихо поднимаюсь, ухожу побродить по лесу. Там – ежевика, земляника, орехи. Последние, правда, ещё зелёные. Через полчаса возвращаюсь к вагончику. Все лежат, отдыхают. Я тоже – руки под голову, смотрю в чистое небо. Неожиданно на грудь – бац! – камешек. Поднимаю голову: напротив – круглые, как спасательные круги, серые глаза. Выгоревшая пшеница волос свисает на них чаячьими крыльями. Красный купальник едва прикрывает плотные загорелые груди. Пожимаю плечами: ничего, мол, не понимаю!.. Небрежно кривя губы, пшеничноволосая достает из сумки пакет с провизией, двигает ко мне. Без слов. Я мотаю головой. Она грозит кулаком и, чтобы не смущать окончательно, демонстративно отворачивается: ешь, мол, не стесняйся!..

      Когда все вскакивают по команде Егоркина, возвращаю сверток со словами:

      – Спасибо, красная девица!

      – Не за что, Балтика!.. Тем более, что сам ничего не тронул!.. Подумаешь – какой!..

      Фыркнув и дунув снизу вверх на волосы, она прячнт пакет в сумку. Ей лет двадцать семь – тридцать. На вид крепкая, как гонщица из академической гребли. Подруги зовут её Чайкой.

      После обеда снова – домкраты, ровный гул динамо-машины по прозвищу «жеска», стрекот вибраторов-подбоек в бронзовых девичьих руках, белая, как пудра, щебеночная пыль на бровях и ресницах. Солёный пот, кусающий уголки губ и накапливающийся в ложбинке на спине.

      Мускулы проворачиваются на полных оборотах. Значит, ночью будут гудет руки-ноги, а утром появится приятная ломота, как на подлодке после погрузки-выгрузки аккумуляторов.

      Мимо, по действующей нитке, проносятся поезда, люди едут кто в лес по ягоды, кто на побережье на пляж. Но мне не завидно. В тяжелой мужской работе есть минута, когда начинаешь понимать, что мир, в общем-то, справедлив к каждому из нас. Он даст и тебе заслуженный отдых – настолько сладостный и законный, насколько ты потрудился. Так что, ни на какие пляжи не стоит «клевать».

      Под вечер, обрадовав бригаду, подкатывает тупорылый автобус. Помывшись, пофыркав у ручья, народ забирается в его прохладное нутро, вымытое трудолюбивым шофером; и – домой, в общежитие на Палдиски-мантее.

      10

      Порой меня подмывает бросить всё и очертя голову ринуться в Саратов и, как какой-нибудь герой американского вестерна, начать «расследование» собственного детектива. Герой вестерна ворвался бы в детдом, схватил за грудки директора и вытряс бы из него все сведения, касаюшиеся настоящих