попавшееся кафе, благо он оказался на Гороховой, которая нынче даёт желающим возможность перекусить, закусить или вкусить, сел за столик, и якобы ожидаючи официанта, вынул руки из карманов и стал себя тщательно ощупывать. Кафе было в русском стиле, что-то типа блинной или пельменной. Стены были раскрашены яркими красками, изображавшими сцены из русской сельской жизни – берёза, жёлтое поле, тропинка, рассекающая зигзагом это поле и уходящая в дальний лес, река, убегающая в небо, и пастух на переднем плане в лаптях на фоне пятнистых коров, со зверским аппетитом жующих ромашки, торчащие из пасти каждой из них. Вместо стульев – сосновые лавки; столы из той же самой сосны, покрытой бесцветным лаком. На столах в специальной подставке торчали треугольники дешёвой жёлтой писчей бумаги, разрезанной так, чтобы иметь вид салфеток и служащей для размазывания жира по лицу посетителей; рядом с ними в пластмассовых баночках слипшаяся соль и чёрный перец. На кафельном полу крупными дождевыми каплями зияли остатки жвачной резинки, выплюнутой посетителями и ими же раздавленными так, что они навечно остались грязными пятнами, как бы напоминая всем о том, что есть в жизни что-то вечное. К счастию, посетителей в кафе не было, а официантки за стойкой живо обсуждали поступок то ли Мэйсона, то ли дона Альберто из очередного сериала, идущего по телевизору в это время, поэтому майор Ковалёв мог совершенно спокойно заслониться широкой книгой меню и тщательно ощупать через рубашку и брюки свой живот от пупка до ног. Ничего прилипшего или изогнувшегося он не обнаружил. "Чёрт знает что, какая гадость, – подумал он, – хоть бы остатки какие-нибудь, или обрывки, а то – гладкое место".