Любовник смерти. Борис Акунин

Боцман.

      – Та-ак. Дальше глядите. Вот ты, Боцман, не в обиду сказать, калека. Какой от тебя на стыке прок?

      Боцман запрыгал на своих обрубках, заволновался:

      – Да я… Вон колотушкой как приложу – всякий напополам согнётся. Князь, ты ж меня знаешь!

      – Колотушкой, – передразнил Князь, откусывая заусенец. – А у Упыря девяткой Вася Угрешский. Много ты против него своей колотушкой намахаешь? То-то.

      Боцман закручинился, захлюпал.

      – Теперь шестёрку взять, – кивнул на Кильку старшой. Тот вскинулся:

      – А чё я-то?

      – А то. У них шестёркой Дубина. Он кулачищем гвоздь четырехвершковый в бревно забивает, а тебя, Килька, соплей перешибёшь. И что у нас, господа фартовые, выходит? А то выходит, что ихняя колода на стыке забьёт нашу как Бог свят. А после скажут, что Князь при всей колоде был, не станут разбирать, кто там малый, кто убогий, а кого вовсе не было. Скажут-скажут, – повторил Князь в ответ на глухой ропот.

      Тихо стало в комнате, скушно.

      Сенька в самом уголке сидел, боялся – не погнали бы. Что на стык не возьмут, его не сильно печалило. Не большой он был любитель кулаками махать, да ещё против настоящих бойцов. Порвут недоростка и в землю утопчут.

      Князь на ногти полюбовался, ещё один заусенец откусил-выплюнул.

      – Зовите «дедов». Я решаю. И молчок мне, не вянь-кать.

      Килька сбегал за посредниками. Те вошли, встали у порога. Князь тоже поднялся.

      – На стык вдвоём идти, такое моё мнение. – Посмотрел весело, чубом тряхнул. – Королю и ещё одному, кого король выберет. Так Упырю и передайте.

      Очко на эти слова зевнул, прочие насупились. Но ни слова сказано не было – видно, перед чужими собачиться нельзя, подумал Сенька.

      Но и когда «деды» ушли, лаю не было. Раз Князь решил, значит всё.

      Килька Сеньке мигнул: выдь-ка.

      В колидоре зашептал, шмыгая носом:

      – Я то место хорошо знаю. Там сарайчик есть, сховаться можно. Айда засядем!

      – А если увидят?

      – На ножи поставят, как пить дать, – беззаботно махнул Килька. – У нас с этим строго. Да не пузырься, не увидят. Говорю, сарайчик важнеюший. В сено зароемся, никто не допрёт, а нам всё-будет видать.

      Сеньке боязно стало, замялся. А Килька сплюнул на пол и говорит:

      – Гляди, Скорик, как хочешь. А я побегу. Пока они телятся, поспею раньше.

      Пошёл с ним, конечно, Сенька – куда деваться. Не девка ведь трусить. Да и посмотреть хотелось: шутка ли – настоящий фартовый стык, где решится, кому на Москве тузом быть. Многие ль такое видали?

      Бегать, конечно, не пришлось – это Килька так, к слову сказал. Денег у него, фартового, были полные карманы. Вышли на Покровку, подрядили лихача, покатили в Лужники, за город. Килька извозчику ещё рупь сверху посулил, чтоб гнал с ветерком. За двадцать три минуты по набережной докатили – Килька по своим серебряным часам считал.

      Коровий луг был луг как луг: жёлтая трава, лопухи. С одной стороны, за речкой, торчали Воробьёвы горы, с другой Новодевичий монастырь с огородами.

      – Вот