Любовник смерти. Борис Акунин

И сам вперёд пошёл, на Сеньку больше не смотрел.

      Тёмный колидор привёл в комнату, где за голым столом двое шлёпались в карты. Перед каждым – горка кредиток и золотых империалов. Аккурат когда Скорик и его провожатый вошли, один игрок карты перед собой швырнул и как крикнет:

      – Мухлюешь, курвин потрох! Дама где? – и раз второму кулаком в лоб.

      Тот так со стулом и завалился. Сенька ойкнул – испугался, что затылок расшибёт. А упавший через голову кувыркнулся, чисто акробат в цирке-шапито, вскочил, на стол прыг, и тому, что ударил, хлобысть ногой по харе! Сам ты, кричит, мухлюешь. Вышла дама-то!

      Ну, тот, кому по морде сапогом отвешено, конечно, запрокинулся. Золото по полу катится, звенит, бумажки во все стороны летят – ужас.

      Сенька оробел: сейчас смертоубийство будет. А парнишка стоит, зубы скалит – весело ему.

      Этот, который свару начал, скулу потёр.

      – Так вышла, говоришь, дама? И вправду вышла. Ладно, давай дальше играть.

      И сели, будто ничего не бывало, только карты разбросанные подобрали.

      Вдруг Сенька обмер. Челюсть отвисла, глазами хлопает. Пригляделся, а игроки-то на одно лицо, не отличишь! Оба курносые, желтоволосые, губастые, и одеты одинаково. Что за чудо!

      – Ты чего? – дёрнул за рукав провожатый. – Идём.

      Пошли дальше.

      Опять колидор, снова комната. Там тихо, на кровати спал кто-то. Харю к стенке отвернул, видно только щеку толстую и оттопыренное ухо. Здоровенный бугай, разлёгся прямо в сапожищах и храпит себе.

      Парнишка на цыпочках засеменил, тихонько. Скорик тоже, ещё тише.

      Только бугай, не прерывая храпа, вдруг руку из-под одеяла высунул, а в ней дуло блестит, чёрное.

      – Я это, Сало, я, – быстро сказал фартовый пацан.

      Рука обратно опустилась, а рожу спящий так и не повернул.

      В третьей комнате Сенька картуз сдёрнул, перекрестился – на стене целый иконостас висел, как в церкви. Тут и святые угодники, и Богородица, и Пресвятой Крест.

      Напротив, у стены, положив на стол длинные ноги в блестящих штиблетах, сидел человек в очках, с длинными прямыми, как пакля, волосами. В пальцах вертел маленький острый ножик, не боле чайной ложки. Сам одет чисто, по-господски, даже при галстухе-ленточке. Никогда Скорик таких фартовых не видывал.

      Провожатый сказал, пропуская Сеньку вперёд:

      – Очко, оголец к тебе.

      Скорик сердито покосился на обидчика. Врезать бы тебе за «огольца». Но тут человек по имени Очко сделал такое, что Сенька охнул: тряхнул рукой, ножик серебристой искоркой блеснул через всю комнату и воткнулся прямо в глаз Пречистой Деве.

      Только теперь Сенька рассмотрел, что у всех святых на иконах глаза повыколоты, а у Спасителя на Кресте, там, где гвоздикам положено быть, такие же точно ножички торчат.

      Очко вытянул из рукава ещё одно пёрышко, метнул в глаз Младенцу, что пребывал у Марии на руках. Лишь после этого повернул голову к обомлевшему Сеньке.

      – Что, вам угодно, юноша?

      Скорик подошёл, оглянулся на парнишку, который торчал в дверях,