Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая. В. В. Бычков

предопределен наличием архетипа. Если нет соответствующего архетипа в духовном мире, то нет возможности оправданного сочетания несочетаемого. Тогда разнородные элементы соединяются произвольно и не имеют метафизической ценности.

      В этом признании реальности духовных архетипов заключается принципиальное отличие эстетики метафизического синтетизма от других подходов к проблеме сочетания несочетаемого.

      Здесь – во избежание недоразумений – хочу…

      Некто в черном (ядовито): Подчеркнуть…

      Я (с кротостью): Просто отметить, что когда я говорю о метафизическом синтетизме, то, с одной стороны, имею в виду свою, так сказать, приватную эстетику (рабочий метод для синтезирования результатов музейных созерцаний), с другой же, пользуюсь этим термином для обозначения богато разветвленного направления в культуре (культурах), которое посвящало себя (по разным основаниям) творчеству символов (символизаций). Называлось оно (направление, поток и т. п.) по-всякому, а нередко и вообще никак не обозначалось (имплицитный символизм). Поэтому напрасно бурчит Некто в черном, дескать, какой из меня метафизик… Говоря о метафизических синтезах, я опираюсь на многовековой опыт Культуры, и поскольку никто, находясь в здравом уме, не станет отрицать реальности духовного опыта…

      Некто в черном: Блажен кто верует, легко ему живется…

      …поэтому вполне правомерно изучать удавшиеся синтезы, в которых было произведено сочетание несочетаемого по метафизическим законам.

      В то же время метафизический синтетист, – предохранив себя от упреков в беспочвенных мечтаниях указанием на символотворчество древних культур, для которых мир богов был высшей и несомненной реальностью, а земная жизнь только тенью архетипов, – не просто довольствуется искусствоведческим изучением памятников прошлого, но стремится – по мере сил и способностей – приобщиться к метафизическому опыту. Тогда – с неизбежностью – встает вопрос о пути.

      «Не увидишь синего ока,

      Пока не станешь сам как стезя».

(А. Блок)

      Поэтому мое приватное мировоззрение, выработанное исключительно для внутреннего пользования, с неизбежностью принимает – horribite dictu – эзотерический характер…

      Некто в черном (поперхнулся от негодования): Ты, что, друже, совсем спятил?

      А, между прочим, ничего «страшного» (и, замечу, нового) в такой постановке проблемы эзотеризма в эстетике не имеется. Все теоретические построения русских символистов (Андрея Белого, Вячеслава Иванова и Флоренского) от начала до конца пропитаны эзотеризмом. Он то, собственно говоря, и является фундаментом, на котором они воздвигали свой символизм. «Кроме церковного эксотеризма, – писал Флоренский, – есть своего рода церковный эсотеризм, – есть чаяние, о которых не должно говорить слишком прямо» (Столп, с. 133).

      Подобные речи до добра не доводят, и над Флоренским всегда тяготело подозрение в оккультизме. «Ультраправославный П. Флоренский также был причастен к оккультизму, – писал Бердяев. –