Диктатор. Сергей Снегов

до сражения. Был полдень, хороший, весенний полдень – радостная земля вокруг!

      В операторской Гамов рассматривал фотографии аэроразведки. Гонсалес наносил данные на карту. Четвертый корпус патинов у нас в тылу еще не двигался, но третий и пятый уже очистили позиции на наших флангах.

      – Двое суток дают, – оценил обстановку Гамов. – Можно позагорать, сегодня солнце довольно жаркое.

      – Я это и делал, когда вы вызвали меня. Зачем я вам?

      – Разведывательная группа подорвала в лесу вражескую машину. Водитель и солдат убиты, но офицер целехонек. Хочу, чтобы вы присутствовали при допросе.

      Павел Прищепа сам привел пленника. Даже если бы на нем не было формы, можно было бы сразу признать в нем родера. Сама его внешность была типична для их военных: и прямая, словно трость проглотил, фигура, и крупноносое надменное лицо, и удлиненная – тыквой назад – голова. И он вышагивал между двух солдат охраны, словно они служили ему почетным эскортом.

      – Садитесь! – сказал Гамов и показал на стул.

      Пленный обвел нас презрительным взглядом, закинул ногу на ногу и поднял вверх голову. Теперь он уперся глазами во что-то на потолке. Если эта поза должна была изображать пренебрежение к нам, то исполнена она была убедительно.

      – Имя, фамилия, звание? – начал Гамов допрос.

      Пленный не говорил, а цедил сквозь зубы.

      – Звание вы можете установить по мундиру. Фамилия Шток, имя – Биркер. В целом – Биркер Шток.

      Гамов усмехнулся:

      – Нет, настоящие имя и фамилия, господин капитан?

      – Хватит и этих, – проворчал пленный и опять уставился в потолок.

      – Вы, оказывается, трус, капитан, – сказал Гамов спокойно.

      Пленный встрепенулся и посмотрел на Гамова: обвинение в трусости в Родере относится к самым оскорбительным.

      – Посмотрел бы я на вашу храбрость, если бы вашу машину взорвали, а на вас, выброшенного на землю, навалился отряд головорезов.

      – Вы трус не потому, что попали в плен, а потому, что боитесь назвать свою настоящую фамилию. Ибо придется рассказать все известные вам военные тайны, капитан. И страшно, что ваши узнают, как вы – реальный, а не какой-то Шток – были разговорчивы на допросах.

      Пленный вскочил и топнул ногой.

      – Ничего не узнаете! Офицер Родера не выдает вверенные ему тайны!

      – Выдадите. Есть много хороших методов развязывания языка.

      – Плюю на ваши методы! – неистовствовал пленный. – Чем вы грозите? Расстрелом? Ха! На войне каждого подстерегает смерть. Часом раньше или часом позже – какая разница? Или пыткой? Тогда узнаете, какую боль способен вынести родер! Ваши пытки не страшней рваных ран, не мучительней резонанса. Ха, говорю вам! Мое тело трижды рвали пули, дважды скручивала вибрация. Вытерпел!

      Он кричал и срывал с себя мундир, показывая, куда его ранило. Гамов повернулся к нему спиной.

      – Гонсалес, – сказал он, не меняя спокойного тона. –