Страничка жизни. Александр Богданов

щий точильный станок. За обедом он был хмур и не говорил ни слова. К вечеру произошел первый припадок. Потом еще и еще. Вызванный врач нашел менингит. Всю ночь мальчик испытывал отчаянные боли, пронзительно вскрикивал, отбрасывался назад на подушки, и страшная судорога потрясала его тело. На мгновенье боль стихала. Он стискивал зубы, закрывал глаза, начинал бредить и впадал в забытье. А потом припадки повторялись с удвоенной силой.

      В конце третьих суток он умер.

      «Как все это ужасно!.. Как ужасно!.. – думал Николай Кирилыч, не находя себе места в течение целых дней и недель. – И не столько страшна сама смерть, сколько невыносимо то страдание, которое она несет с собой… Особенно страдание детей. Если умирает взрослый, то с этим как-никак можно еще примириться, потому что взрослый видел и радости и печали жизни… Но ребенок!.. Какое оправдание, какой смысл имело в таком случае его появление на свет?..»

      Сережа был единственным сыном Николая Кирилыча Казанцева, и с его потерей он почувствовал, как сразу сломалась главная ось всей его жизни. Теперь незачем вдруг стало посещать службу, заботиться о будущем, строить карьеру. Раз нет Сережи, то это никому не нужно…

      С женой Валентиной Михайловной у Казанцева были далекие чуждые отношения. Рано или поздно готовился неминуемый разрыв. Сын был единственной связью семьи, и эта связь порвалась.

      Они были женаты восемь лет. Уже на третий год их супружества, вскоре после рождения сына, между ними обнаружилась та разница в характерах, которая мешала создать семейный уют. Валентина Михайловна – увлекающаяся и порывистая – любила общество, шум и блеск, мечтала о поступлении на сцену. В девичестве она играла не без успеха в ученических спектаклях, похвалы родных и знакомых вскружили ей голову. Замужество расстроило ее планы. А рождение ребенка и заботы, связанные с его воспитанием, по-видимому, тяготили ее. Может быть все это происходило потому, что она была очень молода и жадно хотела жить.

      Казанцев, напротив, искренне хотел прочной и уютной семьи, – детей. И именно с этого начался его разлад с женой. Она считала, что дети закабалят ее на всю жизнь, сделают рабой.

      Все чаще и чаще между ними вспыхивали размолвки. И после каждой происходило временное примирение. Чем дальше, тем размолвки делались острее, а примирение трудней… Оба несли добровольно цепи, делая это, главным образом, ради сына.

* * *

      Казанцев не удивился, когда Валя однажды объявила ему, что уезжает в провинцию, думает поступить на сцену. Так и должно было случиться. За последнее время, с утратой Сережи, их ничто не связывало.

      Но ревнивое чувство больно кольнуло его. Казанцев знал, что Валя была очень расположена к часто посещавшему их дом, артисту Фелицыну. И у него мелькнула мысль: поедет она одна, или с ним… Вернее говоря, поедет ли Фелицын по ее следам. Этот фатоватый господин уже давно настойчиво преследовал ее.

      Злое и досадное чувство стало разрастаться в его душе. Но он усилиями воли подавил его в себе.

      «Нельзя быть строгим к ней… Смерть Сережи не менее тяжела и для нее… Сцена поможет ей забыть горе».

      Оба расстались мирно, без вражды, как хорошие, прожившие друг с другом восемь лет, товарищи… Казанцев сам старательно упаковал ее вещи, коробки, портплед и чемоданы, и на прощанье даже сказал с неподдельной ласковостью:

      – Дай тебе Бог счастья, Валя!..

      У нее чуть дрогнули губы, и влажно затуманились глаза. Что-то, похожее на колебание, появилось в напряжении лица. Но это было мгновение.

      – Спасибо тебе! – ответила она чуть слышно, дрогнувшим голосом.

      – На случай сообщи свой адрес… Может быть понадобится моя помощь, – со смущением продолжал он, боясь, как бы ее не обидеть.

      Она покраснела и благодарно взглянула на него.

      – Хорошо.

      Больше они ничего не сказали друг другу… Боялись слов, чтоб неожиданно не поддаться какому-нибудь новому нечаянному настроению и не перерешить того, что казалось обоим неизбежным.

      На вокзал Казанцев не поехал, – только проводил жену до подъезда и заботливо усадил на извозчика.

      И когда он очутился один в своей огромной и безмолвной квартире, то ощущение пустоты жизни и тоски стало мучительно тягостно.

      – «Что же теперь делать», – спрашивал он себя с тоской, сидя в своем кабинете и осматриваясь вокруг, точно ища помощи.

      На письменном столе лежали разные справочники, последние номера сенатских разъяснений и дела в картонных коричневых папках. Он знал, что уже не в состоянии ни к чему этому прикоснуться. И вообще стало так мучительно все, что напоминало прежнего Казанцева, строившего такие увлекательные планы жизни. Прошлого нет, и нужно скорее порвать всякие воспоминания о нем, начать новую жизнь.

      «Поехать в Крым… – решил Казанцев, – или за границу, – взять продолжительный отпуск… А там будет видно, что делать!..»

      Но эти мысли казались ему самому малоубедительными. «Разве от самого себя, от тоски, от одиночества уедешь?..»

      Он посмотрел на большую, висевшую на стене, фотографию