Москва и москвичи. Владимир Алексеевич Гиляровский

на хозяйской гитаре выехать, а то туда, к Кремлю, мостовые совсем оголели…

      – На чем? – спрашиваю. – На гитаре?

      – Ну да, на колибере… вон на таком, гляди.

      Из переулка поворачивал на такой же, как и наша, косматой лошаденке странный экипаж. Действительно, какая-то гитара на колесах. А впереди – сиденье для кучера. На этой «гитаре» ехали купчиха в салопе с куньим воротником, лицом и ногами в левую сторону, и чиновник в фуражке с кокардой, с портфелем, повернутый весь в правую сторону, к нам лицом.

      Так я в первый раз увидел колибер, уже уступивший место дрожкам, высокому экипажу с дрожащим при езде кузовом, задняя часть которого лежала на высоких, полукругом, рессорах. Впоследствии дрожки были положены на плоские рессоры и стали называться, да и теперь зовутся, пролетками.

      Мы ехали по Немецкой. Извозчик разговорился:

      – Эту лошадь – завтра в деревню. Вчера на Конной у Илюшина взял за сорок рублей киргизку… Добрая. Четыре года. Износу ей не будет… На той неделе обоз с рыбой из-за Волги пришел. Ну, барышники у них лошадей укупили, а с нас вдвое берут. Зато в долг. Каждый понедельник трешку плати. Легко разве? Так все извозчики обзаводятся. Сибиряки привезут товар в Москву и половину лошадей распродадут…

      Переезжаем Садовую. У Земляного вала – вдруг суматоха. По всем улицам извозчики, кучера, ломовики нахлестывают лошадей и жмутся к самым тротуарам. Мой возница остановился на углу Садовой.

      Вдали звенят колокольчики.

      Извозчик обернулся ко мне и испуганно шепчет:

      – Кульеры! Гляди!

      Колокольцы заливаются близко, слышны топот и окрики.

      Вдоль Садовой, со стороны Сухаревки, бешено мчатся одна за другой две прекрасные одинаковые рыжие тройки в одинаковых новых коротеньких тележках. На той и на другой – разудалые ямщики, в шляпенках с павлиньими перьями, с гиканьем и свистом машут кнутами. В каждой тройке по два одинаковых пассажира: слева жандарм в серой шинели, а справа молодой человек в штатском.

      Промелькнули бешеные тройки, и улица приняла обычный вид.

      – Кто это? – спрашиваю.

      – Жандармы. Из Питера в Сибирь везут. Должно, важнеющих каких. Новиков-сын на первой сам едет. Это его самолучшая тройка. Кульерская. Я рядом с Новиковым на дворе стою, нагляделся.

      …Жандарм с усищами в аршин,

      А рядом с ним какой-то бледный

      Лет в девятнадцать господин… —

      вспоминаю Некрасова, глядя на живую иллюстрацию его стихов.

      – В Сибирь на каторгу везут: это которые супротив царя идут, – пояснил полушепотом старик, оборачиваясь и наклоняясь ко мне.

      У Ильинских ворот он указал на широкую площадь. На ней стояли десятки линеек с облезлыми крупными лошадьми. Оборванные кучера и хозяева линеек суетились. Кто торговался с нанимателями, кто усаживал пассажиров: в Останкино, за Крестовскую заставу, в Петровский парк, куда линейки совершали правильные рейсы. Одну линейку занимал синодальный хор, певчие переругивались басами и дискантами на всю площадь.

      – Куда-нибудь на похороны или на свадьбу везут, – пояснил мой