Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда. Олег Рогозовский

на Татьяне, не одобрявшей контактов с родственниками мужа – она из семьи мелкой советской номенклатуры. У них есть сын.

      Кроме Виталия у Юрия родились еще две дочери – Людмила и Майя. С Людмилой мы общались в Москве, в квартире нашей тети Иры, но, к сожалению, недостаточно тесно.

      6. Серафима также вышла замуж за офицера того же полка Якова Петровича Иванова. Он был красив и богат.

      Серафима Иванова, Юрий и Надежда Рубцовы 1959 г., Алтай

      Перед первой мировой войной вышел в отставку. После революции бедствовал, работал сапожником. Расстрелян в 1937 году как бывший офицер.

      Их дочь Надежда вместе с матерью прожила полную лишений жизнь. Наконец ее сын Юрий (Рубцов), отличник и активист в школе, принес в семью благополучие. Увы, оно было основано на профессии физика-ядерщика. Несколько раз он серьезно облучался, пил, ему ампутировали ногу.

      Юра Рубцов, выпускник школы

      7. Елена – младшая дочь – вышла замуж за учителя в городе Ливны Орловской области, но больше про Елену, к сожалению, ничего не известно.

      Выковыренные

      Олег, май 1941 г.

      Некоторые события жизни я помню примерно с двух с половиной лет. Конечно, это отрывочные воспоминания, но они очень яркие, и события в них происходящие, не были мне рассказаны «потом» бабушкой Антониной Владимировной, бубой.

      Первое из воспоминаний – бомбежку нашего поезда я уже описал.

      В тот раз (девятого или, скорее, десятого сентября) эвакуация из Ленинграда не удалась. Когда точно нам удалось эвакуироваться, я не знаю, думаю, что это было зимой. Скорее всего, мы уехали через Ладогу, на одном из первых грузовиков по Ледовому пути.

      Следующее воспоминание – мы едем поездом, в купе «международного» вагона. Попасть в такой вагон, да еще в купе, было большой удачей. В купе жарко, за окном снег. На полках – морские офицеры, а мы спим на полу с ковровым покрытием[16].

      Нас угощают горячим (сладким!) чаем в подстаканниках и белым хлебом с маслом и красной икрой[17].

      Приехали мы в село Кубинское, Вологодской области, где буба стала подрабатывать в совхозе счетоводом (для чего вполне хватало ее гимназического образования), а я чтецом. Часть моего заработка (серебряный полтинник с кузнецом 1924 г.) хранится у сестры Оли. Мне было два с половиной года, и я помнил наизусть свои детские книжки с картинками. Книжку Радлова «Рассказы в картинках» помню до сих пор. Там были, например, стихи про котенка, гоняющего клубок шерсти с горы: «Катился, крутился, катился, крутился, катился и скрылся клубок. Но я догадался, куда он девался, а кот догадаться не мог». (Недавно узнал, что одним из авторов стихов был Даниил Хармс). Так как я помнил, где нужно переворачивать страницу – начинался новый сюжет – то создавалось впечатление, что я читаю. Несентиментальные вологодские старики расчувствовались и платили за представление серебром.

      Из начала нашей жизни в эвакуации – в Кубинском –

16

Вопросы современников – как это вы на полу, а морские офицеры на полках – отражают непонимание военной обстановки. Международные вагоны не предназначались для эвакуируемых. Пассажирских вагонов не хватало и их часто перевозили в товарных. Офицеры ехали на войну. Счастье, что вообще пустили в вагон, а натопленное купе было просто люксом – после кузова грузовика, перевозившего нас в мороз через Ладогу по Дороге жизни.

17

Вкус той икры я помнил десятилетиями, всегда ее любил и предпочитал черной. Чувство полной безнадежности по отношению к своим возможностям и отношения ко мне как к ничтожеству, возникло, когда я попытался достать красную икру на свое пятидесятилетие в 1989 году – в Киеве она была редкостью. Из командировки на Камчатку я мог привезти несколько килограммов, но даже в наш праздничный рацион она обычно не входила. В грубой форме мне было отказано по официальным каналам – а кто ты такой? В ресторане, по ресторанным ценам, продавать отказались: ты что, мы на ней навариваем в пять раз больше. Все обещания достать икру через знакомых тоже были нарушены – если бы центнер, тогда другое дело, это мы могём. В детские годы в провинции икры везде было навалом – ее никто не брал – дорого. В 1958 году в Елисеевском магазине на Невском стояли две огромные хрустальные чаши с икрой черной – 58 рублей и красной – 19 рублей килограмм. С 1961 года это составляло 5.80 и 1.90, но чаш с икрой я уже не помню. Правда, на всех студенческих вечерах бутерброды с красной икрой стоили 20 копеек.