На горах. Павел Мельников-Печерский

молвил Марко Данилыч. – Девицы-то подруги Дунюшке, одна ровесница, другая годком постарше. Вместе-то им, знаете, охотнее. Каждый день либо моя у них, либо они у нас. Молодое дело, нельзя.

      – Известно, – согласилась Таифа. – Выросла, поди, Дунюшка-то, похорошела? – прибавила мать казначея, умильно поглядывая на Марка Данилыча.

      – Как, матушка, не вырасти, года такие. Старое-то старится, молодое растет, – с лаской молвил в ответ Смолокуров. – А мы и у вас маленько погостили на старом Дунюшкином пепелище… Вас-то, матушка, только не захватили.

      – Уж как я жалела, как жалела, Марко Данилыч, что не привел Господь вас с Дунюшкой-то с вашей в обители видеть… Дела-то ведь у нас, знаете, какие…

      – Знаю, матушка, все знаю, – ответил с участьем Марко Данилыч. – Из Питера-то не привезли ли чего утешительного? Там-то как смотрят на ваше дело?

      – Дело наше, Марко Данилыч, как есть совсем пропащее, – с глубоким вздохом отвечала Таифа, и слезы сверкнули на ее скорбных глазах. – Выгонки не избыть никакими судьбами… Разорят наш Кéрженец беспременно, бревнышка не останется от обители. И ровно буйным ветром разнесет всех нас по лицу земли. Горькая доля, Марко Данилыч, самая горькая…

      И громко зарыдала. Мать Таисея, глядя на Таифу, тоже заплакала.

      – Не покинет Господь своей милостью вас, – утешает матерей Марко Данилыч. – Не плакать, Богу надо молиться, на него возложить упованье.

      – Кто ж у нас и прибежище, как не Господь Царь Небесный? – утирая слезы, сказала Таифа. – На него да на Заступницу нашу, Пресвятую Богородицу, все упование возлагаем.

      – Стало, все и будет по-хорошему, – молвил Марко Данилыч. – На Бога, матушка, поло́жишься, так не обложишься. Господь-от ведь все к лучшему строит, стало быть, плакать да убиваться вам тут еще нечего. Может, еще лучше будет вам.

      – Куда уж лучше, Марко Данилыч! О лучшем-то нечего и помышлять, – сказала Таифа. – Хоть бы в вере-то Господь сохранил, а то вон ведь какие напасти у нас пошли: в единоверческую многие хотят…

      – Полноте, матушка! – вскликнул Смолокуров.

      – Не лгу, благодетель, – горячо сказала Таифа. – Есть хромые души, что паче Бога и отеческой веры возлюбили широкое, пространное житие, мало помышляя о вечном спасении. Осиновские матери к единоверью склоняются, и в Керженском скиту сам отец Тарасий начал прихрамывать.

      – Не может того быть, матушка, – решительно сказал Марко Данилыч. – В жизнь не поверю…

      – И мы, благодетель, не давали веры, да вот на правду стало походить, – молвила Таифа.

      – С чего ж это они? – спросил Смолокуров.

      – Славы мира, должно быть, восхотели, тесного пути не желают, пространным шествовать хотят.

      – А куда пространный-то путь приведет их? – покачав головой, воскликнул Марко Данилыч.

      – То не неведомо им, благодетель, – с грустью сказала Таифа. – Люди они умные, слову Божию наученные, начетчики великие.

      – Ах, дела, дела!.. Какие дела-то у вас деются, – в недоумении качая головой, говорил Смолокуров.

      – Да,