Карьера Отпетова. Юрий Кривоносов

всего – почему «Слово»?

      Когда я задумал предварить предлагаемое широкой публике произведение какими-то своими разъяснениями и положил перед собой чистый лист бумаги, то на первой же строчке споткнулся: как это назвать?

      «Предисловие»? – Но таковое уже существует. «К читателю»? – банально, да и не совсем точно – а если это будет слушатель или зритель? К тому же, мне не хотелось допустить даже в самом названии какой-либо эмоциональности.

      Кто я этому произведению? – крестный отец? Наследник? Публи… По существу-то здесь имеет место публикация, и правильнее исходить именно из этого термина. Только какое из него можно получить производное? – «Публицист» – означает совсем не то. «Публикер», «Публикант»? – так вообще не говорят. «Публикатор»? – как будто правильно и близко к сути, но звучит как-то нехорошо, есть в этом нечто котовое: «катор» – почти «катэр», в целом вроде бы сокращение от «публичный кот». А уж публичностью-то здесь совсем не пахнет, да и публицистичность тоже будто не проглядывается.

      Собственно, в истории литературы подобные ситуации известны, но только никаких вариантов они мне не подсказывают.

      Вот, например, Николай Васильевич Гоголь просто взял да и включил в свои книги побасенки некоего пасичника по имени Рудый Панько, а кто он да что он – не сказал…

      Пушкин Александр Сергеевич – тот нам все-таки своего протеже представил, написал в предисловии: так, мол, и так, был, дескать, такой человек Иван Петрович Белкин, и вот я вам его повести рекомендую.

      Михаил же Юрьевич Лермонтов честно признался: Получил-де через третьи руки – от штабс-капитана Максима Максимыча записки покойного Печорина с разрешением напечатать их от своего имени, что и делаю, предоставляя читателю самому судить о правомерности такого литературного поведения.

      Были и другие – более современные примеры…

      Во всех этих случаях писатели как бы взяли авторство на себя, и им тут же поверили – на то они и классики… Я же ни на какое авторство не претендую, а лишь хочу с наименьшими потерями выпутаться из этой странной ситуации.

      Сочинение сие передал мне весьма уважаемый человек, в прошлом – лицо духовного звания – досточтимый Хиросим Добропас, а в миру – Серафим Девятисильный. На закате дней своих бросил он монастырь и занялся разведением и продажей певчих птиц, и его каждую субботу можно было встретить на птичьем рынке. Там я с ним и познакомился. Сблизила нас общая страсть к философским рассуждениям и углублению в древние времена. Незадолго до своей кончины, расхворавшись, он отдал мне новенький черный чемоданчик-портфель, именуемый интеллигентами «дипломатом», а снобами – «атташе-кейсом», в нем-то и хранилось вышеупомянутое произведение в виде нескольких разнокалиберных самодельно сшитых нелинованных тетрадок, сплошь исписанных почерком не то чтобы плохим, но до чрезвычайности неясным, каким обычно пишут монахи-скорописцы. Разобрать его без навыка невозможно, как, скажем, не уловить непривычным ухом слов молитвы, читаемой сельским попом.

      Меня поразило уже даже