Женщина на фоне наполеоновской эпохи. Социокультурный дискурс мемуарно-автобиографической прозы Н. А. Дуровой. Елена Приказчикова

от ставшей ненавистной для нее обычной женской судьбы. В обоих случаях героини находятся в одном и том же возрасте: мать Дуровой бежит из дома в конце пятнадцатого года своей жизни, Дурова, в соответствии с хронологией записок, в тот момент, когда ей едва минуло 16 лет. И. Савкина отмечает, что в сцене побега матери Дуровой «нарратор практически отожествляет себя с героиней: она подробна, переполнена фактическими и психологическими деталями (“В одних чулках, утаивая дыхание, прокралась мимо сестриной кровати”, а в конце отрывка грамматическое прошедшее время сменяется настоящим» [Там же, с. 208]. Трудно представить, чтобы Дурова могла просто придумать все эти детали побега матери. Можно предположить, что она не один раз слышала от матери этот рассказ. И то, что мать в данной сцене вела себя как романтическая бунтарка, безусловно, могло восприниматься дочерью как гендерный образец для подражания.

      Даже на уровне текстологического анализа «Записок» совершенно очевидно, что, рассказывая историю двух побегов, Дурова не может избежать естественных параллелей между ними даже на лексическом уровне. И в том, и в другом случае действие разворачивается темной и ветреной осенней ночью, героини тихо выскальзывают из родительского дома, затворив за собой двери, поспешно убегают от него: одна – чтобы сесть в коляску, где ее поджидает нетерпеливый любовник, другая – чтобы сесть верхом на любимого коня Алкида.

      Кроме того, по мнению М. Голлер, Дурова «чувствует сильную идентификацию с матерью», описывая сцены измен ей со стороны отца [Goller, s. 85]. Именно в этих эпизодах, упоминая о том, что «батюшка переходил от одной привязанности к другой и никогда уже не возвращался к матери моей» [Дурова, 1983а, с. 39]2, Дурова, говоря о матери, в первый и последний раз использует оценочные определения «несчастная мать моя» (с. 38), «бедная мать моя» (с. 273).

      Второй важный тезис, который Дурова выдвигает и защищает при каждом удобном случае, подчеркивая те глубокие корни, которые пустило в ней гусарское воспитание в раннем детстве, когда она уже к четырем годам «знала твердо все командные слова, любила до безумия лошадей», «с плачем просила, чтобы она [мать] дала мне пистолет пощелкать» (с. 29), – стремление смотреть на военную службу как на судьбу, предопределенную ей свыше с самых юных лет.

      Несомненно, что полученное Дуровой в раннем детстве воспитание, давшее особый поворот ее мыслям, и тяжелая обстановка в родительском доме, отсутствие должного понимания со стороны самого близкого ей человека, матери, были теми первыми толчками, которые заставили ее думать об изменении своей участи. Однако причины, указанные выше, оказались бы бессильны подвигнуть Дурову к такому решению, если бы не соединились с врожденной неукротимостью ее натуры, постоянно приходящей в столкновение с узаконенными моралью и обычаями представлениями начала XIX в. о том, какой должна быть благовоспитанная барышня, дочь городничего.

      Свободолюбивая и независимая, с решительным мужским характером,

2

Далее ссылки на записки Н. А. Дуровой даются по изданию: Дурова Н. А. Кавалерист-девица: Происшествие в России // Дурова Н. А. Избранные сочинения кавалерист-девицы. М., 1983 с указанием страниц в круглых скобках.