Женщина на фоне наполеоновской эпохи. Социокультурный дискурс мемуарно-автобиографической прозы Н. А. Дуровой. Елена Приказчикова

исключительностью личности самого автора «Записок». Судьба Надежды Андреевны Дуровой, первой русской женщины-офицера, Георгиевского кавалера, героини Отечественной войны 1812 г., была необычной не только для XIX в., который в духе романтической традиции готов был отожествлять «воинственную деву» с новейшей Беллоной, римской богиней войны, но и для века XVIII, в котором она родилась. XVIII в., «век коронованной интриги», по словам М. Цветаевой, дал миру множество имен женщин-авантюристок, легко менявших свой гендерный статус, надевая мужскую одежду в традициях «гендерного маскарада». Самым известным из этих имен стало имя шевалье д’Эона, о котором можно было сказать словами римского поэта Публия Овидия Назона «то мужчина, то женщина» и о половой принадлежности которого спорили дамы и кавалеры от Парижа до Санкт-Петербурга. Тем не менее, женщины XVIII в., совершая великие деяния в военных мундирах и со шпагой в руке, наподобие княгини Екатерины Дашковой во время дворцового переворота 1762 г., возведшего на престол Екатерину II, все равно оставались женщинами и по своему поведению, и по своим манерам. Никто из них не был ослеплен желанием стать мужчиной за пределами «гендерного маскарада» не на поле боя, не в дворцовых интригах, но в повседневной бытовой провинциальной жизни маленьких городов Российской империи, например, Елабуги, где так необычно должен был смотреться отставной штаб-ротмистр в офицерском сюртуке без эполет, но с Георгиевским крестом в петлице, который говорил о себе в мужском роде. Однако все окружающие знали, что на самом деле это дочь бывшего сарапульского городничего Андрея Дурова девица Дурова, писательница, чьими произведениями восхищался сам А. С. Пушкин и которую В. Г. Белинский назвал «дивным феноменом нравственного мира».

      Во-вторых, в «Записках…» Дуровой перед нами предстает образец женского мемуарного текста, автор которого на протяжении большей части повествования действует на «маскулинном поле деятельности», выдавая себя за мужчину. Это обстоятельство делает необыкновенно продуктивным гендерный дискурс анализа.

      В-третьих, «Записки…» Дуровой являются одновременно с этим образцом военной мемуаристики первой трети XIX в., что позволяет рассматривать их в широком контексте военной мемуарной литературы эпохи Наполеоновских войн как с русской (Ф. Глинка, И. Лажечников, Д. Давыдов, В. Штейнгель, П. Вяземский и др.), так и с французской стороны (Ц. Ложье, Е. Лабом, Ф. Сегюр, М. Марбо, А. – Ж. – Б. Бургонь и др.). В силу этого появляется возможность, отталкиваясь от мемуарного текста Дуровой, реконструировать основные черты культурно-исторического менталитета военной субкультуры эпохи Наполеоновских войн, которая не зависит напрямую от гендерной составляющей «Записок кавалерист-девицы».

      В-четвертых, «Записки…» Дуровой представляют собой исключительно яркий репрезентативный материал для анализа в контексте традиции романтического моделирования действительности. Более того, они являются крайним вариантом данной