Великая Эвольвента. Виктор Сиротин

«не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств… нужное для их твёрдости»!

      Реакция народа, который «увидел немцев в русских дворянах» (Карамзин), была единой – он отшатнулся от построенной на русских костях «Европы». По мере развития реформ простой люд всё меньше воспринимал правление самодержца как царство, освящённое Божественной благодатью, воспринимая Петра как ренегата и даже «Антихриста из племени Данова». И в «петербургской», и в непетербургской России народ шептался о том, что царя подменили… что «настоящий»-де прячется в «стеклянном государстве». Через неровные «стёкла» этого «государства» преломлялась внутренняя жизнь Страны – снизу доверху. Снятое с настила Отечества, великое государство в управленческих звеньях психологически съёживалось до имперского мифа, в духовной своей части разбредалось куда придётся, а в ипостаси Страны становилось ущербным и беспризорным!

      Сделаем вывод: становление могучей и исторически долговременной Российской империи потому не произошло, что Пётр, пусть и не желая того, вычел из государства Страну, ценности которой зиждятся на социальном единстве и духовной базе народа, включающей в себя вероисповедание, традиции, обычаи и нравы.

      На что опираются эти взаимосвязи и как не ошибиться в их оценке?

      При анализе и оценке критических изломов истории важно исходить из того, что Страна предшествует государству. Как следствие социально-политического развития, государство завершает общественное устроение, но суверенно существует до тех пор, пока жив организм Страны. Страна в ипостаси народного духа принадлежит Провидению, а государство – кесарю, как социально ответственному за её обережение. Потому «Кесарь», олицетворённый государством, несёт по отношению к Стране служебную функцию. Ибо Страна – это то, чем народ живет; а государство – то, что народ организовывает. И если Страну можно назвать храмом, в котором народ бытует в духовной и культурной ипостаси, то государство, скорее, несёт функцию ограды его живой обители.

      Именно двойственность духовного и бытийного существования (должная снять, наконец, с повестки дня опровергнутую самой историей идею объединения церковной и государственной власти) говорит о том, что не всё, что подходит государству, приемлемо для Страны — в обоих случаях не тождественных церковному бытию. Однако двойственность эта, со времён пастырского наущения греков пикируясь с реальностью, постоянно проигрывая ей и приведя к бесславной гибели «Второго Рима», растворилась в стихии российской жизни, издавна психологически совместившей душу с бытием. Что касается разницы (в идеале и не желаемой) между Страной и государством, то, отвадив свои интересы от «материи», народ никогда особо не стремился вникать (не до того ему было) в «нюансы» и «каверзы» социальной жизни. Потому, в своём сознании ставя над всем Церковь и помазанника Божия государя-императора, не всегда