.

артистично изобразила начинающийся сердечный приступ.

      Но Триша оказалась непреклонна. Она заверила родителей, что не бросит учиться, а просто переведется в тамошний вуз.

      – Да поймите же вы, мы ведь не в чистое поле едем, там такой же большой город, там все есть, а науке там вообще огромные почет и уважение! – почти кричала под конец девушка.

      Но ни мать, ни отец категорически не желали понимать, почему именно их дочь должна принести себя в жертву этой самой науке.

      – Да не собираюсь я себя ни в какие жертвы приносить! Я просто буду жить далеко от вас, это, конечно, плохо. Но я так же буду учиться, получу образование, устроюсь там на хорошую работу…

      – Ага, а еще нарожаешь детей и бросишь учебу, потому что на одни руки и ребенок и учеба – это, знаешь ли, тяжеловато! – смахивала слезу мать и хваталась за сердце.

      – Мам, я не собираюсь в ближайшее время рожать!

      – Это ты сейчас так говоришь! А как уедете, так и начнется!

      – Через какое-то время – не спорю. Но не сразу! И потом, почему это ребенок на одни руки! У меня вообще-то будет муж!

      – Муж! – фыркала мать. – Да если он такой умный, как ты говоришь, то вряд ли ты его дома лишний раз увидишь! Займется своей наукой, и будешь ты одна все на себе тащить!

      В общем – и т.д. и т.п…

      Но Триша все равно уехала.

      17

      Воистину сегодня был необыкновенный день! Можно было даже сказать – день чудес!

      И чудеса эти начались с самого утра. В маленьком магазинчике, куда Лев Александрович Пожарский отправился ни свет ни заря за продуктами, не привезли творога, а маленькому Артемке врач рекомендовал усиленное питание, причем именно творогом – у мальчика были проблемы с ножками. Пришлось отцу идти в другой магазин, на соседнюю улицу.

      Пожарский шагал по тротуару, подставив лицо теплым весенним лучам. Он вообще любил эти ранние утренние часы, когда людей на улицах еще не много, воздух свеж, и не лезет в уши вечный городской шум.

      Даже машин на дорогах было еще не так много. И одна из них, обогнав Пожарского, вдруг остановилась. Вышедший из нее мужчина внимательно смотрел на Льва Александровича. Потом перешел улицу и стал ждать, когда тот приблизится.

      – Простите… Лев … э-э… Александрович?

      Пожарский приостановился, недоуменно покосился на окликнувшего его человека. Очень высокий худощавый мужчина лет пятидесяти. На щеках яркий румянец, какой может быть только у чахоточных или истинно рыжих людей. Слава богу, этот человек был рыжим. Коротко стриженные каштановые волосы, выразительные карие глаза.

      Боже мой! Пожарский аж отступил назад, не веря своим глазам.

      – Простите! Аскольд… м-м… Францевич! Неужели это вы?!

      Аскольд Францевич Мейерхольд приходился дядей его покойной супруге – Елизавете Пожарской. Виделись они, правда, всего раза три за эти годы. Сказать по правде, если бы тот сам не окликнул Льва Александровича, то Пожарский ни за что не признал бы его.

      Разговорились. Узнав, что произошло с племянницей и ее семьей,