Кинокава. Савако Ариёси

когда вы сказали, что уступаете ему то, что он попросил.

      – Я все равно не сумею до конца исполнить свой долг, даже если передам ему все владения без остатка. А если я вообще откажусь делиться, станут ли люди по-прежнему приходить ко мне за советом?

      Здесь Кэйсаку был абсолютно прав. В свои тридцать лет он стал широко известен как человек дела не только в Мусоте, но и во всем бывшем уезде Кайсо. Посоветоваться с ним приезжали даже государственные чиновники из Вакаямы. И всякий раз откровенно намекали, что хотели бы в ближайшем будущем увидеть его кандидатом в члены собрания префектуры.

      – Может, я стану политиком раньше Сэйитиро.

      – Вполне возможно.

      – О чем ты думаешь?

      – О, ни о чем таком…

      – У тебя что-то на уме. Выкладывай.

      – Мне пришло в голову, что как политику вам понадобятся деньги. Если вы станете разбрасываться землями…

      Кэйсаку несказанно удивился. В политике действительно главное – деньги. Многим землевладельцам приходится расставаться со всеми своими угодьями, чтобы набрать нужную сумму.

      Кэйсаку прикусил губу, когда жена спросила его, мудро ли он поступил, передав самые ценные владения младшему брату.

      – Ну, во-первых, у меня было не так уж много холмов. В любом случае весь уезд Кайсо по-прежнему принадлежит мне.

      – Только Кайсо?

      – Что ты хочешь сказать? – округлил он глаза.

      На губах Ханы играла безмятежная улыбка, лицо мерцало в свете ночника.

      – Ну, я полагала, что вам принадлежит вся префектура Вакаяма!

      – О, Хана! – воскликнул Кэйсаку, заключив жену в объятия. Он был безмерно счастлив услышать от нее эти слова. Он снова и снова шептал ее имя, решив для себя, что непременно станет баллотироваться на выборах.

      Хана почувствовала произошедшие в муже перемены и припомнила, что ей говорила Тоёно: социальный статус семейства зависит от его главы. Она прикрыла глаза и позволила мужу получить наслаждение. Хана нисколько не сомневалась, что однажды Кэйсаку станет великим человеком, как и предвидела ее бабушка.

      – Хана…

      – Да, милый.

      – Косаку такой печальный. Я ведь правильно сделал, что отдал ему холмы, да?

      – Полагаю, да.

      Решив, что муж заснул, Хана выскользнула из его объятий. И тогда он пробормотал:

      – Как ни странно, Косаку предпочел бы остаться в этом доме. Он, без сомнения, влюблен в тебя.

      – Что за глупости!

      – Я его не виню. Он ничего не может с собой поделать. А поскольку у меня остаешься ты, отдать ему хорошие земли – цена небольшая, – буркнул Кэйсаку. И закрыл глаза. Он явно успокоился, высказав то, что камнем лежало у него на сердце, и тут же уснул.

      Хана слушала его тяжелое дыхание, разглядывала родное лицо. Нос и рот крупные, кожа загорелая, выступающий кадык временами дергается во сне… Интересно, что ему снится?…

      Она прибавила огонь в лампе. Ее потрясло заявление мужа. Косаку влюблен в свою невестку…