Станция Солярис. Алексей Корепанов

надежно держал себя в руках.

      Я старался изо всех сил.

      – Сейчас, Снаут, – повторил я и закрыл глаза, – Сейчас мы поговорим.

      Я все помнил. Я все прекрасно помнил. Тот разговор со Снаутом, несколько суток назад…

      Тогда от Снаута вновь пахло спиртным, и глаза у него были грустные и затуманенные. Он слишком часто пил… после всего того, что случилось с нами, и я еще подумал тогда, что это может для него плохо кончиться. Но я его не осуждал. Я и сам был бы не прочь напиться – до слез, до истерики, до беспамятства, – только я знал, что это ничему не поможет и ничего не изменит. Опьянение неизбежно пройдет – и ты вновь окажешься лицом к лицу с тем же самым, ничуть не изменившимся миром.

      «Снаут, – сказал я ему в тот день, – я хочу, чтобы Хари вернулась».

      Он долго, с какой-то болезненной гримасой смотрел на меня и молчал, и могло показаться, что он не расслышал или не понял моих слов. Его загорелый лоб больше уже не шелушился и блестел от пота, хотя кондиционер работал вполне исправно.

      – Хочу, чтобы она вернулась, – четко отделяя одно слово от другого повторил я, склоняясь над его креслом.

      – А я не хочу, – наконец полузадушенно ответил он и вытер лоб рукавом черного свитера. – Не хочу ничьего возвращения. Неужели тебе мало, Кельвин?

      Он налил себе еще полбокала и залпом выпил. И закрыл лицо ладонью, словно отгораживаясь от меня.

      – Да, мне мало, – сказал я. – Мало, Снаут! Ты выбрал самый легкий путь, но он же и самый пагубный. Хорошо, сиди и пей, и проклинай этого могущественного младенца, который не ведает, что творит, а я пойду к Сарториусу. Пусть еще раз снимет мою энцефалограмму в бодрствующем состоянии, только на этот раз я буду усиленно думать на вполне определенную тему. И если что-то действительно получится, вас с Сарториусом это никак не заденет. Это будет касаться только меня.

      – Прости меня, Кельвин, но ты дурак, – отозвался Снаут, не отрывая ладонь от лица. – Ты вновь лезешь в болото, из которого все мы только что еле выбрались. Наверное, ты просто мазохист, Кельвин. Больной психолог.

      Его плечи вдруг мелко затряслись. Кажется, он смеялся.

      – Мало того, что мы все здесь заразились от этого… младенца, – с надрывом проговорил он, по-прежнему отгораживаясь от меня ладонью, – мало того, что мы все больны… Так нам еще присылают больного психолога!

      – Очень смешно, Снаут, – сквозь зубы процедил я. – Просто невероятно смешно.

      Он наконец опустил руку и перестал смеяться. И погрозил мне пальцем.

      – Пр-рекрати, Кельвин! Грешно искать от Контакта какую-то личную выгоду.

      – Ладно, Снаут, – очень спокойно произнес я. – Не собираюсь вступать в дискуссию. Можешь смеяться здесь сколько угодно, а я сейчас же иду к Сарториусу. Надеюсь, у него еще не атрофировался интерес к научным экспериментам – мы же все-таки ученые, исследователи…

      – Ты дурак, Кельвин, – с грустью повторил Снаут. – Иди куда хочешь, уговаривай нашего Фауста, и делайте что хотите. Только не трогайте меня. Меня нельзя трогать руками, Кельвин,