Высшая школа имени Пятницы, 13. Чувство ежа. Татьяна Богатырева

причем камни были разные: и гранит, и бут, и куски базальта, и песчаник, даже желтый крымский ракушечник. Никакой крышки у колодца не было, так что Дон туда заглянул.

      На дне плескалась вода. Черная, маслянисто-блестящая. А по стенке колодца – такой же пестро-каменной – спускалась ржавая металлическая лестница. Судя по вытертой, почти блестящей середине перекладин, ей пользовались, и довольно регулярно.

      – Понятия не имею, – снова ответил Киллер на невысказанный вопрос. – Про колодец отец ничего не говорил. Я туда не лазил, не полезу…

      – …и мне не советуешь, – закончил за него Дон и выпрямился. – Нет уж. К водяным в гости меня не тянет. Там холодно и мокро!

      Кивнув, Киллер пошарил по стеллажу и вынул оттуда пыльную бутыль с пожелтевшей этикеткой. Посмотрел ее на просвет, еще раз кивнул и пошел наверх, оставив Дону почетную обязанность тушить свет.

      Вино оказалось красным, терпко-сладковатым и дивно вкусным. А мясо из духовки так вообще мечта поэта. А Киллер еще и рассказал пару баек про отцовских друзей-историков, и Дон – про господ художников. И когда половина мяса была героически спрятана в холодильник до завтра, а вино выпито, на часах – напольных, с гирями и мелодичным боем, – откуда-то взялась половина первого. Зато плед был теплым и мягким, влетающий в открытое окно ветер неожиданно пах свежестью и рекой вместо городского смога, а Киллер под боком сопел сонно и уютно.

      Прям не Леон, а Матильда, подумал Дон, подтянул под голову еще одну подушку и тоже уснул.

      Еще одно отступление, почти лирическое

      Темно.

      Тихо.

      Только где-то очень далеко капает вода: кап, кап, кап. Чуть реже и чуть тише, чем стучит сердце.

      Стены теряются в темноте, и кажется, что никаких стен здесь нет вовсе. И света нет и не будет. Никогда.

      То есть это так кажется, а на самом-то деле утро наступит, наверняка, только надо его дождаться, совсем немного дождаться… Сколько времени? Сколько я тут? Два часа? Или три? А может, уже неделю?..

      Или – год?

      Или там, вовне, нет ничего, а я всегда был тут, всю жизнь брожу среди этих банок, бутылок, витрин…

      Угол. Кажется, угол. Кажется, стеклянный. Холодный. Влажный. Поблескивает.

      Наверняка стекло, просто стекло, совсем не страшное, обычное стекло!..

      И на самом деле здесь вовсе не страшно. Главное – не смотреть по сторонам. И перед собой не смотреть, пусть даже темно и ничего не видно. Ничего – и никого, потому что тут и нет никого!..

      А вот под ноги можно. Под ногами пол, просто пол. Я помню: узорчатый, такие на нем разводы и прожилочки. Каменный пол. Наверняка каменный, холодит ноги, чувствуется даже сквозь кроссовки. А был бы деревянный – было б тепло. И тогда бы он скрипел. А этот – не скрипит. Совсем. Только немножко шуршит, если задеть подошвой, вот так:

      – Тс… с-сладкий…

      Вот как шуршит! Замечательно совершенно шуршит! Почти членораздельно! И совсем даже не страшно!!! И совсем-совсем никто тут не дрожит и не боится. Просто