Подземный-Каменный. Елена Ворон

лаем; где он? Лих пробежал по дорожке к крыльцу, и лишь тут заметил, что с цветником неладно. Роскошные клумбы, которыми мать занималась больше, чем огородом, были разорены. Прощальный рассеянный свет золотил поломанные стебли, смятые головки, оборванные увядающие плети. Плющ, прежде густо увивавший крыльцо, был безжалостно сдернут, завернувшиеся листья показывали изнанку. Дрожали на земле, словно стыдясь своей беспомощности.

      Лих стиснул зубы. Сжал тяжелые кулаки. Поднялся на крыльцо, рванул дверь.

      В светлых сенях – на веранде, по-новомодному, – порядок. Здесь не бесчинствовали.

      Он ввалился в горницу. Из вечернего сумрака на Лиха уставились две испуганные мордашки с косичками и два белых лица, обрамленных кружевными косынками. Обе сестрицы, мать и бабка Люта молча сидели у пустого стола.

      Лих разжал кулаки, расцепил закаменевшие челюсти.

      – Что тут у вас?

      Из-под стола вылез мохнатый клубок, процокал когтями по половицам. Неуверенно шевельнул хвостом, ткнулся носом в колени – и уплелся обратно под стол.

      – Что тут? – повторил Лих севшим голосом, сдерживаясь, чтобы не грохнуть по столу кулаком. Не разнести бы в щепы добрую вещь. – Кто безобразничал?

      Семейство молчало. На полу зачесался Ясный, застучал лапой.

      Лих зажег масляную лампу – цветного стекла, с завитушками, из самой столицы – и в ее желтом свете вгляделся в лица матери и сестрам. Зареванные, опухшие. Одна бабка Люта не зареванная, а злая.

      – Кто приходил? – придушенно вымолвил Лих. На таких-то, зареванных, и не рявкнешь как следует.

      – Огневичи, из Малых Смешан, – вполголоса ответила бабка. Странно было слышать от Лютой тихие слова; вообще-то бабка она громогласная.

      – Сколько? – Лих уселся на лавку, сложил руки на столе, чтоб были под приглядом. Неладно будет, если взбесятся и натворят бед в доме.

      – Толпа, – шмыгнула носом сестрица Румяна, но младшая Карина поправила:

      – Четверо.

      – И самого меньшого взяли, дубье об них обломать, – добавила бабка. – И сестер привели, хори поганые! – Голос Лютой окреп, ему возвращалась прежняя сила. – Но девки в цветник не пошли, с дороги визжали, б… – Бабка прикусила язык, глянув на внучек.

      Румяна приободрилась и зачастила:

      – Вот и нагрянули всей толпой. Будем, мол, власть князя укреплять. Через нового владыку, да. Старых, то есть, топтать и отменивать…

      – Отменять, – поправила младшая.

      – И ну отменять в наших цветах! Рвали, топтали, швыряли. Ясенек, бедный, лаял – надрывался… его пинали! – По круглым щекам Румяны скатились слезинки.

      – Два раза пнули. Самый старший и младший, – уточнила Карина.

      – Помолчи, умная! – вмешалась мать. – Обе языки придержите!

      Она повернулась к сыну, но вдруг отчего-то смутилась, спрятала руки на колени, под вышитый фартук. Лих успел заметить, что руки исцарапаны, на костяшках – ссадины. Неужто мать дралась с дурными мальчишками?!

      – А