Маленький, большой, или Парламент фейри. Джон Краули

в разыгрывавшийся перед ним спектакль – единственный ему доступный: несмолкаемое щебетание птиц, стрекот цикад, шуршанье и глухую возню бессчетных живых существ, являвшихся на сцену и ее покидавших. Этой земли касалась рука человека, хотя следы ее вмешательства к тому времени почти исчезли; дальше, за Прудом, виднелась дремотная крыша Браунова амбара: там простиралось заброшенное им пастбище, а вот эта стена служила стародавней разграничительной метой. Пейзаж разнообразили остатки хозяйственной предприимчивости: пространство, расчищенное для постройки домов разной величины; широкая каменная стена; залитое солнцем пастбище; тот же пруд. Все это, собственно, и составляло значение слова «экология», которое, неточно используемое, время от времени попадалось доктору на глаза в тесно набранных колонках, обрамлявших его собственную местную хронику в главной газете Города. Пока он, с предельной сосредоточенностью внимая всему его окружавшему, сидел на теплом, покрытом лишайником валуне, Малыш Ветерок принес ему весть о том, что к вечеру от нагромождения грозовых туч здесь останутся одни клочья.

      Как раз в эту минуту в комнате Софи, на широкой перине, долгие годы служившей Джону Дринкуотеру и Вайолет Брамбл, лежали теперь две их правнучки. Длинное неяркое платье, которое Дейли Элис должна была надеть на следующий день и предположительно уже никогда в жизни с ним не расставаться, аккуратно висело на дверце платяного шкафа, спиной прижимаясь к другому, похожему, что возникло в зеркале; а вокруг были разложены прочие детали наряда невесты. На полуденной жаре сестры лежали обнаженными; Софи провела рукой по влажному от пота бедру Дейли Элис, которая откликнулась: «Ох, ну и жарища!» – и тут же еще более жаркие слезы сестры закапали ей на плечо. «Когда-нибудь, очень скоро, настанет твой черед, ты сделаешь свой выбор, а может, выберут тебя, и ты будешь такой же июньской невестой», – проговорила Дейли Элис, но Софи всхлипнула: «Нет, я никогда, никогда не буду», и больше Элис ничего не могла разобрать, потому что Софи уткнулась лицом ей в шею и бормотала еле слышно, как полдень: «Он никогда ничего не поймет и не заметит; ему никогда не дадут того, что дали нам; он ступит не туда и посмотрит, когда надо бы отвернуться; не разглядит дверей и пропустит повороты; погоди – и увидишь, только погоди – и сама увидишь»; и как раз в эту минуту двоюродная бабушка Клауд размышляла над тем же: что они увидят, если подождут; и Ма чуяла то же, но не столько любопытствовала, сколько пыталась удачно сманеврировать в окружении целого полчища Вероятностей; и как раз в эту минуту и Смоки, оставленный в одиночестве на время повальной (так ему казалось) воскресной сиесты в темной и пыльной библиотеке наедине со всеобъемлющим планом, вздрогнул от того же самого чувства, бессонный и ровный, будто пламя.

      III

      Жила старушка под холмом —

      Жила не год, не два:

      Коль не почила вечным сном —

      И посейчас жива.

      Однажды в сумерках, благодатным