Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала XX в.. Лев Бердников

тех великих мудрецов,

      Героев, праведных царей,

      Которых нам послал Господь

      В течение трёх тысяч лет

      По всем концам земного шара!

      Поэтому и невозможно,

      Чтобы народ такой, как наш,

      Мог исторически погибнуть

      Пока есть люди на земле…

      Героизирует автор и мучеников иудейской веры. Так, Иосиф рассказывает ученикам поучительную историю о том, как еврейский ребёнок не пожелал поклониться языческому Зевсу и со словами: «Наш Бог один, о Израиль!» принял суровую казнь.

      Принадлежность к еврейству знаменует здесь неразрывную связь и преемственность с деяниями славных пращуров богоизбранного народа. И на этом фоне особенно горьким и жгуче несправедливым выглядит положение семьи честного портного, еврея Баруха, отверженной, униженной и гонимой. Барух в сердцах восклицает:

      …Позор

      Невольно и невинно часто

      Передаёт еврей в наследство

      Своей семье; с моей нуждой

      Сопряжена судьба детей;

      Сто раз в неделю я, как нищий,

      Прошу работы у вельмож;

      Меня толкают, унижают,

      Подшучивают надо мной;

      Во мне не полагают чувства;

      Я людям – жид, не человек.

      А вот какие поистине пророческие слова говорятся здесь о немцах:

      Ждать милости от них еврею –

      Точно то же, что от скал

      Просить воды, плодов древесных.

      Мандельштам саркастически высмеивает господствующие антисемитские предубеждения того времени:

      Чтоб слишком ходу не дать пьянству,

      А с тем – и повода к буянству!

      К торгам же, по всему пространству, –

      Всех допускать, кроме евреев!» –

      приводит он реплику некоего незадачливого юдофоба, облыжно обвинявшего иудеев в спаивании русского народа. Только в 1872 году книга была напечатана в Петербурге, причём со значительными купюрами.

      Последним по времени изданием Мандельштама был поэтический сборник на немецком языке «Голоса в пустыне. Избранные еврейские песни» (Лондон, 1880), который так же, как и его «Стихотворения» 1841 года, остаётся достоянием, прежде всего, еврейской культуры. Исповедальность и непосредственность чувства облечены здесь в выразительную художественную форму, лишённую какой-либо выспренности и навязчивой рассудочности.

      Под старость Леон, разорившийся на собственных изданиях, жил жизнью нелёгкой. Он пробавлялся подёнщиной в некоторых русских и заграничных печатных органах и не гнушался никаким заработком – писал то о работе почт, то о питейном сборе, то о государственном кредите, то о железных дорогах и т. д. Обширная библиотека, любовно собираемая им в течение всей жизни, была подвергнута описи и с согласия кредитора оставлена не во владении, а лишь на хранении у Мандельштама. Бодрость духа, однако, не покидала нашего учёного еврея. В