Век мой, зверь мой (сборник). Осип Мандельштам

«лакированным копытом», «египетской маркой» и другими обидными именами. Мальчишки ни с того ни с сего распустили о нем слух, что он «пятновыводчик», то есть знает особый состав от масляных, чернильных и прочих пятен, и, нарочно, выкрадывая у матери безобразную ветошь, несли ее в класс, с невинным видом предлагая Парноку «вывести пятнышко».

      Вот и Фонтанка – Ундина барахольщиков и голодных студентов с длинными сальными патлами, Лорелея вареных раков, играющая на гребенке с недостающими зубьями; река – покровительница плюгавого Малого театра – с его облезлой, лысой, похожей на ведьму, надушенную пачулями, Мельпоменой.

      Что же! Египетский мост и не нюхал Египта, и ни один порядочный человек в глаза не видал Калинкина!

      Несметная, невесть откуда налетевшая человечья саранча вычернила берега Фонтанки, облепила рыбный садок, баржи с дровами, пристаньки, гранитные сходни и даже лодки ладожских гончаров. Тысячи глаз глядели в нефтяную радужную воду, блестевшую всеми оттенками керосина, перламутровых помоев и павлиньего хвоста.

      Петербург объявил себя Нероном и был так мерзок, словно ел похлебку из раздавленных мух.

      Однако он звонил из аптеки, звонил в милицию, звонил правительству – исчезнувшему, уснувшему, как окунь, государству.

      С тем же успехом он мог бы звонить к Прозерпине или к Персефоне, куда телефон еще не проведен.

      Аптечные телефоны делаются из самого лучшего скарлатинового дерева. Скарлатиновое дерево растет в клистирной роще и пахнет чернилом.

      Не говорите по телефону из петербургских аптек: трубка шелушится и голос обесцвечивается. Помните, что к Прозерпине и к Персефоне телефон еще не проведен.

      Перо рисует усатую греческую красавицу и чей-то лисий подбородок.

      Так на полях черновиков возникают арабески и живут своей самостоятельной, прелестной и коварной жизнью.

      Скрипичные человечки пьют молоко бумаги.

      Вот Бабель: лисий подбородок и лапки очков.

      Парнок – египетская марка.

      Артур Яковлевич Гофман – чиновник министерства иностранных дел по греческой части.

      Валторны Мариинского театра.

      Еще раз усатая гречанка.

      И пустое место для остальных.

      Эрмитажные воробьи щебетали о барбизонском солнце, о пленэрной живописи, о колорите, подобном шпинату с гренками, – одним словом, обо всем, чего не хватает мрачно-фламандскому Эрмитажу.

      А я не получу приглашенья на барбизонский завтрак, хоть и разламывал в детстве шестигранные коронационные фонарики с зазубринкой и наводил на песчаный сосняк и можжевельник – то раздражительно-красную трахому, то синюю жвачку полдня какой-то чужой планеты, то лиловую кардинальскую ночь.

      V

      Мать заправляла салат желтками и сахаром.

      Рваные мятые уши салата с хрящиками умирали, от уксуса и сахара.

      Воздух, уксус и солнце уминались с зелеными тряпками в сплошной, горящий солью, трельяжами, бисером, серыми листьями, жаворонками и стрекозами, в гремящий тарелками