Гибель Помпеи (сборник). Василий П. Аксенов

глубины его груди доносилось глухое ворчанье.

      – Официант! – сказал мой сотрапезник. – Нельзя ли удалить этого человека? – Он показал не на меня, а на пьяного. – Во избежание эксцессов.

      – Пусть сидит, – сказал официант. – Что он вам, мешает?

      – Черное море… – проворчал человек, – торпедный катер… а может, преувеличиваю…

      – Вы в самом деле считаете себя потомком марсиан? – спросил я своего сотрапезника.

      – А что? Не исключена возможность, – кротко сказал Он.

      – Марсиане – симпатичные ребята, – сказал я. – У них все нормально, как у всех людей: руки, ноги, сердце с левой стороны… А вы же…

      – Стоп, – сказал он, – еще раз говорю: вы мне аппетита не испортите, не старайтесь.

      Я перевел разговор на другую тему, и все было сглажено в несколько минут, и обед пошел дальше в блистательном порхании улыбок и в шутках. Вот Он каким стал, просто молодец, железные нервы.

      – Да что это мы все так – «вы» да «вы», – сказал я, – даже не познакомились.

      Я назвал свое имя и привстал с протянутой рукой. Он тоже привстал и назвал свое имя.

      Того звали иначе. Это был не Он, это был другой человек.

      Подали сладкое.

1962 г.

      Папа, сложи!

      Высокий мужчина в яркой рубашке навыпуск стоял на солнцепеке и смотрел в небо, туда, где за зданием гостиницы «Украина» накапливалась густая мрачноватая синева.

      «В Филях, наверное, уже льет», – думал он.

      В Филях, должно быть, все развезло. Люди бегут по изрытой бульдозерами земле, прячутся во времянках, под деревьями, под навесами киосков. Оттуда на Белорусский вокзал приходят мокрые электрички, а сухие с Белорусского уходят туда и попадают под ливень и сквозь ливень летят дальше – в Жаворонки, в Голицыно, в Звенигород, где по оврагам текут ручьи, пахнет мокрыми соснами и белые церкви стоят на холмах. Ему вдруг захотелось быть где-нибудь там, закутать Ольку в пиджак, взять ее на руки и бежать под дождем к станции.

      «Только бы до Лужников не докатилась», – думал он.

      Сам он любил играть под дождем, когда мокрый мяч летит на тебя, словно тяжелое ядро, и тут уже не до шуток, тут уже не поводишь, стараешься играть в пас, стараешься играть точно, а ребята дышат вокруг, тяжелые и мокрые, идет тяжелая и спешная работа, как на корабле во время аврала, но на трибунах лучше сидеть под солнышком и смастерить себе из газеты шляпу.

      Он оглянулся и позвал:

      – Ольга!

      Девочка лет шести прыгала в разножку по «классикам» в тени большого дома. Услышав голос отца, она подбежала к нему и взяла за руку. Она была послушной. Они вошли под тент летней закусочной, которая так и называлась: «Лето». Мужчина еще раз оглянулся на тучу.

      «Может быть, и пройдет мимо стадиона», – прикинул он.

      – Пэ, – сказала девочка, – рэ, и, нэ, о, сэ, и, тэ, мягкий знак…

      Она читала объявление.

      Под тентом было, пожалуй, еще жарче, чем на улице. Розовые лица посетителей, сидящих у наружного барьера, отсвечивали на солнце. Отчетливо блестели капельки пота на лицах. Страшно было смотреть,