Зарубки на сердце. Виктор Васильев

помолчал немного. Обнял меня за плечи, вздохнул и сказал:

      – Нервная девочка. Не любит расспросов. Ее папа и мама тоже не любят расспросов, потому и не общаются с людьми. Видимо, на то есть причина. И дочку учат поменьше общаться. Вот и становится она диковатой и нервной. Ее скорее пожалеть надо, посочувствовать. Ведь ей так одиноко без друзей и подруг!

      – А я знаю причину, – похвастал я, почесав затылок.

      Папа удивленно уставился на меня:

      – Чего-чего ты знаешь? Откуда?! Уж не бабка ли Фима тебе нагадала?

      – И совсем не бабушка, а Колька мне рассказал. Еще летом он слышал, как дядя Ваня шептал тете Нюре: «Кажется, с его братом что-то случилось. Вот он и боится расспросов».

      – Мало ли что кому кажется. А точно никто не знает. И знать нам незачем.

      Папа помолчал полминутки, потом тихо спросил:

      – Вы с Колей кому-нибудь говорили об этом?

      – А кому говорить-то? Кто ерунду будет слушать? Было бы что-то важное, интересное!

      – И правильно, – одобрил папа. – Пословица есть: «Молчание – золото, разговор – серебро». Лучше держать язык за зубами.

      Он встал, потянулся, разминая косточки, и шутливо погрозил мне пальцем:

      – А подслушивать нехорошо, так и скажи своему Кольке.

      Я хотел возразить, но он быстро ушел на кухню.

***

      При первом удобном случае я побежал к дому Эрика. На сердце было тревожно. «Как-то он встретит меня? – думал я. – Что с его папой? Есть ли письма от него? Сидит ли щенок в новой будке?» Дом Эрика я сразу нашел. Но что это? Окна были закрыты ставнями и заколочены досками крест-накрест. На дверях висел огромный замок. Под навесом стояла пустая будка. Мимо дома шла женщина с ведром.

      – Тетенька, не знаете, куда переехали Эрик и его бабушка Акка? – спросил я.

      – Не знаю, милок, не знаю. Они как-то быстро и тихо уехали.

      Может быть, в соседних домах что-нибудь знают?

      Я пошел к дому справа – там до хрипоты залаяла собака. Страшно даже к забору подойти. Пошел к дому слева. Там было совсем тихо. С дороги к калитке в заборе и от калитки к дому не было тропинки, не было следов. Похоже, что зимой там никто не жил, а только летом жили. Мне стало не по себе. Страх засосал под ложечкой. «Может быть, здесь виноват тот самый непонятный мне грех, которого так боялись мой папа и мама Эрика? И от которого мне велели держаться подальше?» – подумал я и торопливо зашагал домой. Папе и маме не доложил. Рассказал только бабушке.

      – Свят, свят, свят! – перекрестилась бабушка. – Спаси, Господи, и помилуй их души! Отведи от них лихо!

      Так и осталось для меня загадкой, что же случилось с семьей Эрика. Я поскучнел, стал задумываться. Видимо, повзрослел немножко.

***

      В апреле к нам приехала моя крестная – папина сестра Полина Федоровна. Еще зимой я случайно услышал, как папа сказал моей маме: «Полька-то рехнулась! Меня не послушалась. Сама полезла в это пекло!» Какое такое пекло имел он в виду? И кто такая Полька? Я тогда не понял. Но очень удивился, что кто-то может не послушаться моего папу. И вот теперь она, непослушная, приехала к нам. В военной гимнастерке