Картинки с ярмарки. Мусоргский отдыхает. Михаил Буканов

на крюк, номерок в карман. Кому твоя шинель нужна? У всех такие же. В большом зале во всю танцуют. Музыка по трансляции, танцы чередуются. Быстрый, медленный, Фокстрот, танго. Как ни странно, но девиц сегодня побольше. Оказывается прибыло пополнение в воено-морские силы. Теперь девчонки могут добровольно служить во флотских присутственных местах. Всякие там машинистки-телефонистки. Но зарплата как у вольнонаёмных. И живут в общежитии, а не в казарме. Договор заключают на три года, а потом, если хотят, продлят. Это всё я узнаю во время медленного танца. Пригласила меня она сама, так как кто то там, нам не видимый, объявил «белый танец». Девица почти одного со мной роста, в чёрном бархатном платье и, для этих мест, совсем даже ничего. По ходу, узнаю у неё адрес. Может когда и наведаемся. Но это вряд ли. Завтра их отправляют служить в Ура-губу, а мы туда почти и не заходим. Там стоянка атомных подводных лодок. Танцуем ещё один танец, на этот раз быстрый. Хорошо получается. Многие на нас даже смотрят с восхищением и завистью! И в это время голос по трансляции, извещающий, что в связи с общефлотской боевой тревогой увольнения отменяются. Всех просят прибыть в свои части и на корабли. В свои части, потому что среди нас есть матросы на берегу служащие. И не только там писаря и обслуга, но и ракетчики. Приятель мой московский Коля Трошин туда попал. Кончен бал, погасли свечи. Благодарю свою партнёршу и расстаёмся с ней навсегда. Не довелось мне её повидать, хотя в Уре и бывать приходилось…

      Идём на корабль и гадаем. Учения или посерьёзней чего. Тут у всех на слуху события 1962 года, когда корабли флота чуть не схлестнулись с американцами! Причал, трап, корабль. Сдаю увольнительную после доклада вахтенному офицеру. Мы дома. В кубрике, те кто не ходил в увольнение, оставили мне кружку чая, два куска сахара и сухарь белый. Это наш обычный ужин. А служить мне ещё как медному котелку. А надоело всё, включая морскую романтику, уже сейчас. Единство и борьба противоположностей! Гегель с Марксом и Энгельсом ещё когда всё про меня вычислили. Пойду спать пока в моей медицинской помощи никто не нуждается. Арриведерчи, гуд бай, ауф видерзеен. Совсем как в навязшей в зубах песенке, исполняемой то ли Ивом Монтаном, то ли Марком Бернесом. В кубрике гаснет свет. Спим.

      1965. Ноябрь… «А у психов жизнь, так бы жил любой…»

      Хорошие песни Галич пишет. И со знанием дела. Я имею ввиду не положение в дурдомах, а мир внутренний советского человека. Только как то во мне не соотносится Галич, лауреат премий разных от властей предержащих, и Галич, автор песен, советскую нашу жизнь совсем с другой стороны имеющий. Куртизан этакий! Но давно уже умными людьми сказано, «Не судите, да не судимы будете.» И, пока я доедаю кусок хлеба с ветчинно-рубленной колбасой, песенный концерт продолжается, и я узнаю правду о гадах-физиках и целительных свойствах «столичной», очень уж хорошей против стронция. Запиваю стаканом крепкого