Лермонтов. Алла Марченко

заниматься усовершенствованием многочисленных имений, как своих, так и опекаемых им. Слава хорошего хозяина привела к тому, что к Дмитрию Аркадьевичу стали обращаться за практическими советами и ему пришлось принять не одно расстроенное имение, которое в руках его снова приходило в цветущее состояние. Доброта Дмитрия Аркадьевича и попечение о благе и пользе не имели пределов».

      Словом, Дмитрий Аркадьевич унаследовал от дядюшки не только влиятельное положение в семье и жизненные правила. Но дядюшка был практик, а племянник оставил несколько сочинений с теоретическим уклоном: «Два вопроса земледельческого и общего образования», «Хутора и деревни», «Из личных воспоминаний о Крымской войне и земледельческих порядках до и после реформы», «Граф Н.С.Мордвинов в его сельскохозяйственной практике» и т. д. В этих работах внук Мордвинова, о котором Пушкин говаривал, что он один заключает в себе всю русскую оппозицию, предстает перед нами сторонником инакомыслия, противуречия с общим мнением. Полемизируя и с народниками, и со славянофилами, уповавшими на возрождение крестьянской общины, Дмитрий Аркадьевич настаивал: община с ее круговой порукой и практикой передела, убивающей в мужике страсть к земле, является «корнем экономических неустроений русского народа»: «Надо также взять во внимание и развитие личности: России нужен класс самостоятельных земледельцев, что может быть только при отдельном хозяйстве». По сути дела, именно на этой наследственной идее и въехал Петр Столыпин, молодой саратовский губернатор, и в роскошную резиденцию премьер-министра, и на трибуну Государственной думы. Словно для того туда и поднялся, чтобы с авторитетной сей высоты предложить трудовой России верное средство от вековых «неустройств русского народа»: «Нельзя ставить преграды для обогащения сильного».

      И государственная роль «пленного рыцаря частной собственности», и причины слишком быстрого «выгорания этой роли» – отдельный, специальный, нелитературный сюжет. Но если отвлечься от политики, нельзя не заметить: в этом ультрарусском американце была доведена до концентрата феноменальная столыпинская практичность, борясь с которой «делал себя» юный Лермонтов.

      Но это только внешняя, фасадная, сторона проблемы. Юпитеры, в которые по хотению истории попал Столыпин-последний, позволяют разглядеть в личности этого крупного государственного деятеля и еще одно качество, доставшееся по капризу генетического кода и его антиподу, – редкостное в России «постоянство воли».

      А вот еще одно «непостижное уму» совпадение.

      Пять лет понадобилось Петру Аркадьевичу Столыпину, чтобы из провинциального полуничтожества войти в Большую Историю.

      Пять неполных лет, с февраля 1837-го по июль 1841-го, судьба для той же цели отмерила и отрезала раз и навсегда троюродному его брату.

      Даже в загадке их смерти есть какое-то пугающее подобие. Что заставило нервического молодого человека, еврея по национальности, совершить убийство,