Быть избранным. Сборник историй. Елена Татузова

плодах. А с чего бы это вдруг?.. Смиряет меня Господь, показывает, какие семена я посеял, те и взошли, какие в себе вырастил, те и детям передал… ни больше и ни меньше…

      Отец Роман хмуро промолчал в ответ.

      – Вот ты не спрашивал себя никогда, отчего это мы с матерью в село забрались? Да еще так далеко от Москвы. Не задавал сам себе этот вопрос, нет?

      – Вообще-то задавал… – с неохотой ответил отец Роман, – давно, еще в детстве, когда к дедушке в Питер на каникулы ездил…

      – Ну, вот и молодец, что задавал. И что же ты на него себе ответил?

      – Ничего, – пожал плечами отец Роман, – просто удивлялся…

      – Удивлялся, говоришь… А удивляться нечему. У лукавого врага не так много путей, по которым он нас тянет к погибели. Я шел как раз по этой самой дороге, что ты сейчас идешь, – сказал отец, делая рукой широкий жест по сторонам. – Мне тоже нравилось красиво и богато жить. И маме твоей нравилось, чего греха таить. Ну, так еще бы, профессорская дочка, с детства привыкла к хорошей жизни… Тогда таких богачей, как теперь, и близко не было, так что искушения мои были не в пример слабее, чем твои. Но я все равно не устоял… Работающих храмов, где служилась Литургия, были единицы. Среди прихожан одни старики. Молодежь туда и не совалась. Знали, что неприятностей потом не оберешься. Затаскают по инстанциям. За веру в Бога могли и уволить, и с учебы исключить, могли посадить, или в психушку отправить… такое вот было время, сынок… Помню я свою первую Пасху, сразу после демобилизации. Я тогда уже решил, что в Политех не вернусь, на семинарию нацелился. Пришел на свою первую в жизни ночную службу. Еще в форме. Прежняя одежда мала была мне, а новой не успел обзавестись. Шел пешком, смотрел на дома, на людей, машины, троллейбусы – и сердце пело! Подошел к храму, а там кордоны милицейские стоят, не пропускают. Ко мне военный патруль подлетел. Документы проверили, а я уже гражданский, не подвластен им. Офицер стал ругаться, стыдить, мол, ты же комсомолец, своих товарищей и весь комсомол позоришь. Форму советского солдата позоришь. А я ему: не комсомолец я, мол, и вообще, в семинарию поступать буду. И улыбаюсь, ничего не могу с собой поделать. Пасха Христова! Радость внутри такая, что не передать. Все тело от нее гудит. Офицер споткнулся на полуслове и на меня так странно посмотрел. А потом рукой знак сделал своим, пропустить велел.

      Ну а дальше ты знаешь: работал, учился, женился, служил… а уехал из Москвы после одного случая. Поскольку мама твоя, как журналистка, водила дружбу и знакомство со многими известными людьми – поэтами, писателями, актерами, художниками, сценаристами, – то, благодаря ей, ко мне ходила на исповедь немалая часть московской богемы. И дома у нас они бывали. Побеседовать приходили. Творческой интеллигенции многое прощалось. Делалась поблажка с учетом их неординарности. Среди них были люди разные. Для одних это была мода, для других – дань традиции, для третьих стадное чувство. Четвертые испытывали потребность выговориться. Пятые общались со священником в знак протеста против советского строя. Были и те, кто действительно хотел обрести