Погружение в музыку, или Тайны гениев-2. Михаил Казиник

речи. Итак, посмотрим, что получится теперь.

      Я:

      Глазам поверить я не смею — (Очень рад видеть. Как дела?)

      Как дар небес средь нищих дней.

      От этой встречи я немею.

      Ты где? Во тьме? Иль средь огней?

      СОБЕСЕДНИК:

      Я начал писать стихи. Думал – это в шутку. Но ТАК вошел в это, что теперь каждый стих – как кровь горлом.

      Не зря Гейне сказал, что если мир раскалывается на- двое, то трещина проходит через сердце поэта.

      Я:

      Так ты отмечен? Это – счастье, (Сходи к врачу)

      Когда, как горлом кровь, текут

      Стихи. То Вечности участье,

      Коль больно – врач. Шутить ли тут!

      СОБЕСЕДНИК:

      Если бы я только знал, что это так тяжело, то не стал бы пробовать. Оказывается, эта тяжесть, это напряжение – древнее начало. Уже при робких попытках стихосложения в древности поэты поняли, что поэзия – не шутка.

      Я:

      Мы Вечность пробыли в разлуке… (Как давно начались кровотечения?)

      Когда ты понял, что – поэт?

      Когда пошел на крестны муки

      И стал страдать за целый свет?

      СОБЕСЕДНИК:

      Я потерял чувство возраста, когда понял, что первыми подлинными людьми искусства были римские гладиаторы.

      Каждый выход на сцену для них – игра с судьбой, где решается вопрос жизни и смерти.

      И это совсем не то, что свободные актеры Рима, которые читали свои смешные и грустные тексты на турусах – специальных повозках с колесами. Да к тому же на них были маски. Если маска комедийная – играй комедию. Трагедийная – не избежать тебе смерти.

      Сегодня умер здесь, а завтра переезжаешь на другую площадь, чтобы и там умереть под аплодисменты толпы.

      Я:

      Ты понял парадоксы Рима, (Ты не умрешь)

      Но то не гибель – вечный круг,

      В стихах бытует смерть незримо.

      Живи, дыши, пиши, мой друг. (А ты – живи, пиши,

      мой друг!)

      СОБЕСЕДНИК:

      Да, это – не смерть, а судьба. Судьба подлинности. Ибо искусство на планете перепутано с жизнью.

      Все, что необходимо делать в жизни, – это искусственность. Искусство же − это и есть подлинная жизнь.

      Вот теперь можно вновь вернуться к музыке.

      Итак, поэзия – это полпути между вербальностью, то есть когда каждое слово еще понятно и объяснимо, но их сочетание рождает совсем новые чувства и состояния, и невербальностью.

      Музыка – высшая форма невербальности.

      Или, лучше сказать, вершина невербальности в искусстве.

      То есть она не имеет корней в человеческих понятиях, которые можно выразить обычной речью, состоящей из слов, о которых мы договорились между собой на нашей планете для того, чтобы понимать друг друга. Вот с этой точки зрения можно оценить три варианта рассказа о Человеке.

      Первый, где я старался использовать самые эмоциональные понятия и слова вербального мира. И мы, вполне