Досье генерала Готтберга. Виктория Дьякова

жерла орудий – эшелон набирал ход.

      Лиза вышла из здания вокзала и села в машину. Шоссе шло параллельно железной дороге. Она быстро нагнала эшелон. Снова замелькали покрытые камуфляжной сеткой пушки и бронемашины. Руди не видел ее, он стоял спиной. Но кто-то сказал ему, указывая на открытую машину, мчащуюся параллельно. Он обернулся. Снова спустился на подножку – в какое-то мгновение она отчетливо видела его лицо. Потом шоссе резко повернуло в сторону города, а поезд продолжил движение на восток. Последний раз мелькнуло лицо Крестена – он отдал честь. Все.

      Эшелон прошел, затих перестук колес. Не в силах справиться с волнением, Лиза остановила машину и, съехав на обочину, некоторое время сидела неподвижно, опершись локтями о руль. Как он сказал ей накануне вечером? «Мы отправляемся на Москву». От этих слов ей стало не по себе, и она едва справилась, чтобы не выдать своего беспокойства. Сегодня она ощутила тревогу, даже страх от военной мощи, которую увидела на вокзале. Никогда прежде Лизе не приходилось видеть дивизию, полностью укомплектованную и готовую вступить в сражение. А уж дивизию СС – тем более. Если бы не война, она в этом августе поступала бы в аспирантуру, а вместо того ей предстоит вернуться в Таллинн и снова играть роль, которая настолько противна ее существу, что даже лейтенант Крестен, с которым она была знакома всего два дня, это заметил. Что же говорить о ее непосредственных хозяевах! Не глупее же они Крестена. Странно только, что она до сих пор жива, возможно, они придерживают ее для какого-то особого случая.

      А Крестен? Очень странный человек. Он словно ставил над ней эксперимент – то заставлял по несколько раз рассказывать о себе и внимательно следил за каждой интонацией, теперь вот вынудил приехать на вокзал, зачем? Напугать? Какой смысл вступать с ней в психологическое противоборство, если он не провокатор, – теперь уже точно, – и не собирается доносить о ней гестапо? Тем более, он отправляется на фронт, и они больше никогда не увидятся. Немцы стоят уже в двух десятках километров от Красной площади и взяли в двойное кольцо блокады Ленинград – куда уж больше? Намеревался предупредить? Мол, не стоит бросать вызов столь мощной и беспощадной системе, все равно сотрет в порошок? Это ей и так ясно. Другая система, которая послала Лизу сюда, уже перемолола ее отца и многих его друзей в тридцать седьмом году. Она немногим отличается от немецкой, если не страшнее. Так что Лизу не напугаешь.

      Она вспомнила, как отца уводили из дома наглые самоуверенные энкэвэдэшники, как один из них ткнул пистолетом в висок гувернантке Фру, – хорошо, что не выстрелил, – но несчастной женщине хватило и того, она надолго слегла с сердечным приступом.

      Лиза помнила, как приехав на прослушивание в Москву, – для участия в конкурсе, – она вместе со своей сокурсницей Таней Ясневской, родственницей Зинаиды Райх, бывшей жены Есенина, отправилась навестить тетю Зину в известный в Москве, очень гостеприимный дом. Только войдя в подъезд, они услышали страшный крик –