Емельян Пугачев. Книга третья. Вячеслав Шишков

кнуты будут. – И бараньи глаза воеводы омрачились.

      – Господин воевода! Лучше допроси дворника евонного, Ивашку. Он, смерд, слышал хозяйскую хулу на твою милость… Вели сыскать его. Да и Аброську Твердозадова зови…

      – Писчик! – крикнул воевода. – Пошли солдата за Ивашкой.

      Вскоре привели в канцелярию Ивашку. Это – широкоплечий, приземистый парень, лет двадцати пяти, кудрявый, без бороды и без усов. Глаза злые, губы толстые. Он – сирота, крепостной господ Сабуровых, числился на оброке, подрядился, по письменному договору, служить три года Твердозадову на его канатной фабричке. И, как водится, попал в большую кабалу: помещик вскоре запродал его еще на два года и половину денег за его службу забрал вперед. А служба у купца анафемская. Пробовал Ивашка бежать, но был сыскан, отдан на расправу воеводе. Получив от Твердозадова мзду, воевода самолично избил Ивашку, приказал выдрать его, а после порки водворил бегуна снова в кабалу к купцу. Ивашка озлобился. На своего хозяина, на зажиточных людей и на все начальство глядел лютым зверем.

      – A-а, знакомый! – притворно весело, но с затаенной неприязнью воскликнул воевода. И начался допрос.

      Ивашка, опасаясь от Твердозадова побоев, запирался:

      – Знать не знаю, ведать не ведаю, а чтоб хозяин ругал вашу милость, не слыхивал.

      – Ишь, мужик-деревня, голова тетерья! – зашумел на него Долгополов и загрозил перстом. – В запор пошел. А не ты ли меня, волчья сыть, выволок за ворота да кулачищем по загривку? После того разу я смешался, куда бежать…

      – Нетути, не видел я вас, – сказал Ивашка, – я втапоры в трепальне обретался, пеньку чесал.

      Долгополов хлопнул себя по бедрам, закачал головой и прогнусил, ехидно улыбаясь:

      – А-я-яй, а-яй… Подлец какой ты, парень! Побойся бога, пост ведь.

      – Выходит, ты не слыхал, как меня хозяин твой честил? – сердито спросил воевода и нахмурился.

      – Сказывал, не слыхал, – с грубостью ответил парень.

      Воевода ударил в стол и закричал:

      – Р-розог сюда!.. Палача сюда! Ребята, вали его на пол, спущай портки!

      Три старых солдата брякнули Ивашку на пол, сорвали полушубок, перевернули носом вниз, оголили спину. В красной рубахе косой палач пришел, под пазухой – пучок розог. На ноги Ивашке сел солдат, на шею – другой, а третий солдат крепко держал вытянутые вдоль пола руки парня. Ивашка пыхтел, скрежетал зубами.

      – А ну, ожги, – командирским басом приказал воевода, встал, подбоченился, шагнул к Ивашке.

      И только палач замахнулся, Ивашка заорал:

      – Винюсь! Винюсь!!

      Палач недовольно кинул розги, парень встал.

      – Сказывай! – крикнул ему воевода. – Иван Парфентьич, записывай за ним.

      Глаза Ивашки засверкали, застучала кровь в виски, он подумал: «Эх, была не была, и хозяину и воеводе молебен закачу…» – и, вымещая злобу, с плеча начал поливать начальника:

      – А пушил он твою милость вот как: «Этот сукин сын, воевода Таракан самый, – говорит, – из подлецов подлец… Самый христопродавец. Я его знаю, Таракана, подлеца!.. Он