Жизнь на грешной земле (сборник). Анатолий Степанович Иванов

а Макшеев медленно стал поднимать на Демидова свой взгляд.

      Электрический разряд, казалось, взорвался в комнате, когда взгляды их встретились. Взорвался, опалил их лица, обуглил глаза – у того и у другого в неподвижных, свинцово-тусклых глазах ничего не было, кроме прежней ожесточенности, непримиримости, смертельной ненависти.

      – Пошел отседова, – тихо сказал Демидов, с трудом разжав тяжелые сухие губы. Одной рукой схватил сумку со стола и швырнул на колени Макшеева.

      Макшеев нервно дернулся, чуть не свалился на пол. Удержаться ему помогло, казалось, то обстоятельство, что он обеими руками цепко ухватился за сумку.

      – Ты… чего, Павел? – прохрипел он. – Не берешь, что ли?

      – Во-он!

      И Павел, дергаясь лицом, подскочил к Макшееву, схватил его за шиворот, сильно толкнул к двери. Но вгорячах, видно, не рассчитал направление толчка, попал Макшеевым не в дверь, а в косяк. Тот, не выпуская сумки из рук, обернулся стремительно, угрожающе, а заговорил голосом неожиданно униженным и просящим:

      – Я же хотел, Павел, как лучше… по-человечески… Ты пойми…

      Эти слова разъярили Демидова окончательно.

      – Т-ты! – замычал он сквозь крепко стиснутые зубы, ринулся к порогу, ногой ударил в дверь, точно хотел разнести ее в щепки. – Т-ты-ы!

      И, опять схватив Макшеева за шиворот, поволок его из комнаты, как щенка.

      …Случайно оказавшиеся в тот час на приречной улице колхозный тракторист Ленька и дочка конюха Артамона Клавка с изумлением глядели, как бывший лесник Демидов тащит куда-то за шиворот упирающегося Макшеева.

      Они слышали, как Макшеев все время выкрикивал умоляюще одно и то же:

      – Павел!.. Пашка!..

      И как Демидов на каждый макшеевский вскрик отвечал:

      – Я понял! Понял я…

      – Топить, что ли, ведешь его? – вежливо поинтересовался Ленька, когда Демидов с Макшеевым поравнялись.

      – Они же пьяные, Лень! – воскликнула Клавка испуганно.

      Эти голоса будто привели Демидова в чувство, он остановился, не выпуская, однако, воротника Макшеева из цепкого кулака. Потом сильно отшвырнул своего врага прочь:

      – Оно и утопить нелишне бы…

      И, шумно дыша, принялся вытирать ладони об одежду.

      А Макшеев, отлетев на несколько шагов, обернулся и встал как-то странно, на раскоряченных и чуть согнутых ногах. Одной рукой он обтер мокрое лицо, а другой покрепче и поудобнее взял сумку за потрескавшиеся кожаные ремни, будто намеревался подскочить к Демидову и размозжить ему этой сумкой голову.

      – Значит, так… значит, так – не берешь?

      – Отнеси Марьке… Она за это каждый час рискует, всю кровь отдает.

      – Последний раз спрашиваю?! – взвизгнул вдруг Макшеев.

      Демидов, уже успокоенный, усмехнулся:

      – Высохнете ведь после с Марькой на усух, как полынные стебли… Жалко на вас глядеть мне будет.

      – Высохнем?! Тогда… гляди! – выкрикнул Макшеев, сверкая